Евгений Суровецкий: Обыкновенная жизнь в необыкновенном веке. Продолжение

Евгений Суровецкий. 1933 год

Музей истории города Якутска при поддержке SakhaLife.ru и любезном согласии Ульяны Аскольдовны СУРОВЕЦКОЙ вот уже год ведет публикацию рукописи уроженца г. Якутска Е.К. СУРОВЕЦКОГО. Евгений Кузьмич жил в XX веке, необыкновенном, бурном, он стал свидетелем и участником эпохальных изменений в Якутске и в стране в целом: разрушался старый мир и строился новый. Суровецкий писал впоследствии, в глубоко почтенном возрасте: «Уж слишком необычны были эти события, как сказка, как фантастика в нынешнем видении».

Е.К. Суровецкий (1913-2000) — почетный гражданин города Якутска, один из организаторов профсоюзного и физкультурного движения в Якутии, первый председатель Совета клуба старожилов г. Якутска, возглавлял Якутский республиканский совет ветеранов спорта, заслуженный работник народного хозяйства ЯАССР, кавалер ордена «Знак Почета».

Предыдущую публикацию читайте:

УЧЕБА В КИРЕНСКОМ ФАБЗАВУЧЕ

Весной 1930 года я окончил семь классов и встал вопрос — куда мне дальше податься в школу II ступени, на 8-10 классы, или работать. Максим предложил мне ехать в Киренск, в фабрично-заводское училище (ФЗУ). Я вообще-то, не очень хотел, никогда ещё не отрывался от семьи, не жил один. Но Максим настоял, и я собрался в дорогу. В августе уволился из мастерской «Яксельсоюза» и оформился в Ленгоспаре (управлении пароходства) на учёбу в Ф3У.

Отплыли мы в г. Киренск в конце августа на пароходе «Коммунист». Из Якутска в ФЗУ отправилась большая группа парней и девушек. Плыли мы до Киренска 15 дней и за это время многого натерпелись. Устроили нас прямо на палубе, вповалку, кают не дали. Днём было жарко на солнце или ветер холодный поддувал, дождик мочил, а ночью мёрзли, не имея, чем укрыться, да и подстелить на пол могли только брезент, матрацев не было. Одна из девушек заболела и её вынуждены были положить в одну из кают.

Держались мы, вообще-то, весело. Но со временем настроение стали портить пропажи вещей, денег. Кто знает, кто был в этом повинен. Стали теряться деньги у матросов в носовых каютах, в так называемой шакше. У нас терялись полотенца, мыло и другие мелкие вещи. Трудно было заподозрить кого-либо, ребята и девушки у нас были вчерашние школьники, были и рабочие подростки. Не верить кому-то было просто невозможно. Но что было, то было.

Несмотря ни на что мы не унывали. Организовали свою самодеятельность, сочиняли, как умели, и выступали с синеблузными частушками. Сочинять поручали чаще всего мне. Никакой поэзии в них, конечно, не было, стихи были просто неграмотными, но они выражали наше положение, настроение, поэтому шли с успехом. Например, такие «Синеблузные частушки» (они так и назывались):

Как садились фабзайчата

На «Коммунист» сей пароход,

Дать им много обещали,

А получили они вот (синеблузник показывает фигу).

В далёком городе Якутске.

Госпар билеты обещал,

А как сели все на судна,

Ни черта он нам не дал.

Дать ещё нам обещали

На баржу всем третий класс,

Вместо этого в четвёртом

Заморозили всех нас.

И так валяются фабзайцы

Всю ночь в морозе и в пыли,

И дождик мочит, и ветер гонит,

В постель одну уже свели.

А фабзаец Л. ТЮШЕВ добавил:

Мы плывем лишь десять дней,

А утерь сколь было:

Полотенцев штуки три

И кусочек мыла.

Эти, повторяю, не очень грамотные, простенькие, но злободневные стишки, задорно исполненные на палубе нашими синеблузниками в присутствии всех плывущих пассажиров, фабзайцев и экипажа, неизменно вызывали шумное одобрение, едкие реплики по адресу капитана, команды и хотя не помогли улучшить наше положение, но все же скрашивали наши нудные будни, медленно текущие дни под мерное шлёпанье колёсных плиц, шум и содроганье паровой машины парохода.

В пути наш пароход примерно через двое-трое суток останавливался для погрузки дров, которыми отапливалась паровая машина. Трапы перекидывали с парохода и баржи на берег. Тогда все, не только матросы, но и пассажиры, и конечко, мы, фабзайцы, брали носилки и спешили друг за другом на берег за дровами. Дрова были длинными, метровыми, тяжеленными, но работа шла весело, быстро, так как всем приятно было размяться, пробежаться по твёрдому берегу после тягучих, почти без движения проведённых дней на пароходе или барже во время плава.

Наконец, наш долгий путь завершился, мы пристали к г. Киренску, пробыв в пути 15 дней. Сейчас теплоходы затрачивают на эту дорогу 3-4 дня.

Город Киренск расположен на острове между р. Леной и впадающей в неё р. Киренгой. Город сплошь деревянный, в основном одноэтажный. Но на другой стороне реки Лены, отделяющей остров от материка, с одной стороны, напротив города, находился затон Алексеевский, а со стороны р. Киренги так называемый Красноармейский выселок. В затоне Алексеевском находились основные ремонтные цеха и доки, где зимой ремонтировались суда. В Красноармейском выселке жили люди, работавшие в затоне и на предприятиях в черте самого города.

Фабзавуч находился в середине города, ближе к северу, недалеко от него находилось педучилище. В ФЗУ нас встретили, но не очень радушно. Приняли, устроили в общежитие, определили, где питаться. Каждому учащемуся в месяц полагалось 10 рублей на питание, мы их отдавали в столовую. Столовая находилась на другой стороне города, ходить до неё было не близко, проходили через весь город. Из руководства ФЗУ запомнились директор ЗВОЛИНСКИЙ, завуч Оленников, преподаватель ВЕРХОТУРОВ, комендант общежития ВОРОБЬЕВ, преподаватель физкультуры ГРОСС, немец, находившийся в Киренске в ссылке, не знаю по какой причине.

ФЗУ готовило рабочих-станочников, слесарей, столяров. Я поступил на отделение станочников, обучавшее работе на токарных, строгальных и фрезерных станках по обработке металла. Теоретические занятия и первые простейшие практические навыки мы проходили в кабинетах учебного корпуса, практику — в производственных цехах затона имени Стояновича, в верхней части города, у слияния рек Лены и Киренги. Цеха, затона были хорошо оснащены техникой и работать там было не только полезно, но и приятно. Руководил практикой в станочном цехе опытный пожилой мастер ЛАДАНОВ, сын которого учился вместе с нами. Обучали нас и слесарному делу, и основам столярного мастерства.

Обучение велось по системе ЦИТ (Центрального института труда), во главе которого стоял известный в то время пропагандист и специалист по научной организации труда (НОТ) Алексей Капитонович ГАСТЕВ. Это была очень продуманная и стройная система привития ученикам рабочих навыков. Так, в соответствии с системой ЦИТ нас не сразу подпустили к слесарным тисам и станкам. Сначала все мы обучались с деревянными пособиями. Например, становились рядами у своих столов в учебном классе, у каждого в руках круглая палка, длиной с метр. И этой палкой мы производили различные приёмы, развивая кисти рук, учились движениям, имитирующим работу молотком, напильником и т.д.

Через некоторое время нас поставили к слесарным тисам, дали железные пластинки и напильники. Надо было, зажав пластину в тисы, как можно ровнее обработать напильником её поверхность. При этом учились правильно держать напильник, работе им. У многих сначала ничего не получалось, напильник не слушался, ходил неровно, пластинка вместо ровной получалась закруглённой. Постепенно все движения становились увереннее, инструмент стал слушаться, и мы перешли к следующему упражнению: стали тренироваться в выпиливании напильником кубика из железной заготовки. Тоже сначала получалось коряво, но затем и эту операцию освоили. Постепенно мы стали изготавливать и простейшие изделия, идущие в дело, на ремонт речных судов, оборудования.

Верхом искусства в слесарном деле стала шлифовка поверхностей металлических пластин. Очень тщательно надо было сначала обработать напильником, потом шлифовать до блеска надфилем, то есть напильником с очень мелкой нарезкой, потом шабрить специальным шабером, инструментом с острым концом, снимая тончайшую стружку с тех мест пластины, где оставались чуть-чуть заметные выпуклости. После этого пластину надо было потереть о гладкую как зеркало металлическую доску, тонко смазанную чёрной краской. При этом те места на пластинке, которые окажутся окрашенными краской, снова очень осторожно пошабрить, снимая тончайшую в микроны толщиной плёночку. Затем снова потереть о зеркальную проверочную доску и снова шабрить. Так повторять много раз, до тех пор, пока вся поверхность пластинки не станет плотно прилегать к доске.

Постепенно нас стали ставить к станкам в станочном цехе затона Стояновича: к токарным, строгальным, фрезерным, сначала так же обрабатывать простейшие детали, затем все более сложные. Меня сразу поставили к токарному станку на обработку довольно сложных деталей, так как я уже раньше дома, хорошо освоил токарное дело, что быстро понял мастер Ладанов. Только пришлось внимательно поразобраться в арифметических расчётах подбора шестерёнок на станок для нарезки разных видов резьбы. Новой для меня была работа на строгальном и фрезерном станках. Но, имея навыки работы на токарном станке, я быстро освоил и эти станки. И уже с половины учебного года мастер Ладанов стал давать мне для обработки самые сложные детали и в тоже время поручал обучать других учащихся. Сам Ладанов наблюдал за одним, я за другими парнями и девушками.

С интересом я относился к занятиям по физкультуре. Уроки вёл пожилой преподаватель, немец по национальности Гросс. Высокий, полный, всегда спокойный, занятия проводил в обычном костюме, хотя от нас требовал приходить в майках и трусах. Сам никогда упражнений не делал, только рассказывал, как надо делать и поправлял. В основном занимались на снарядах: турнике, брусьях, кольцах, шведской стенке и т.д.

Среди учащихся ФЗУ помнятся АФАНАСЬЕВ, старшекурсник, очень культурный, отзывчивый паренёк, к сожалению, впоследствии он утонул в реке. Однокурсники ЕМШАНОВ, ЛАДАНОВ, П. ЧЕРЕМНЫХ, Л. ТЮШЕВ, И.А. ДМИТРИЕВ, который в семидесятых-восьмидесятых годах работал главным инженером Ленского пароходства, М. ПАРШИН, Иннокентий ЖАРНИКОВ, в шестидесятых годах работавший председателем Ленского баскомфлота, профсоюза речников, Галя БЯКИНА, Василий ВЫРДЫЛИН — в столярном цехе, ставший в послевоенные годы секретарем одного из райкомов партии, депутатом Верховного Совета СССР, В. СТРЕЛЬЦОВ и другие.

В быту учащиеся испытывали большие трудности. Заботы особой администрация о нас не проявляла. Главным было для нас всё же питание, а жили мы голодно, кормили однообразно, большей частью пшённой кашей, иногда рисовой, мясных блюд почти не было. Качество было самое препаршивое и у нас часто животы болели.

Мне довольно часто удавалось хорошо пообедать. Была в нашей столовой официантка Ниса, молодая, но лет на 7-8 старше меня. Ей почему-то я приглянулся, и она всегда накладывала мне побольше каши, обильно сдабривая её маслом и сахаром. Это было для всегда голодного фабзайца очень вкусно, прямо объеденье.

В столовой основное обслуживание обеспечивали сами учащиеся ФЗУ. Ежедневно выделялась группа учащихся для дежурства в столовой на целый день. Они помогали на кухне, мыли посуду, обслуживали в зале. А поскольку в ФЗУ в основном обучались парни, то большей частью в группах дежуривших не было ни одной девушки. Я тоже неоднократно дежурил на кухне. Однажды во время дежурства я решил подшутить. Подложил под рубашку на груди комки бумаги, надел большой белый фартук, закрывавший фигуру от груди до низу, подпоясался пояском. Получилась девичья фигура с пышной грудью, с мальчишечьим лицом. А поскольку мы все хорошо друг друга знали, то все приходившие в столовую фабзайцы, глядя на меня, со смеху покатывались, тем более что я старался подражать девичьим манерам. И у самих работников столовой настроение поднялось, они веселее и живее обслуживали столующихся. Все ребята были очень довольны моей выдумкой.

Многим ребятам, в том числе и мне иногда приходили из дома посылки с продуктами. Большей частью наголодавшиеся ребята прятали эти посылки и постепенно подкреплялись ими. А я, когда мне приходила такая посылка, раскрывал её, ставил посреди комнаты и все мы, живущие в комнате, а часто и заходившие в это время ребята, быстро уничтожали содержимое посылки: колбасу, сушки, домашнее печенье и другое, что матери удавалось выслать мне.

В ФЗУ фабком профсоюза, комсомольская организация, ученический совет создали различные самодеятельные кружки, активно велась общественная работа. Например, неплохо работал кружок физкультуры, в котором и я состоял. А мы с моим приятелем Мишей ПАРШИНЫМ ещё занимались вдвоём и партерной акробатикой. Действовали драмкружок, художественная самодеятельность, но я в них не участвовал.

Зато я стал барабанщиком на большом барабане в духовом оркестре фабзавуча. Мы часто играли на наших вечерах, на праздниках. Но весной 1931 года нам пришлось хоронить умершего от болезни фабзайца Сашу МАРКОВА, хорошего, скромного и дружелюбного парня. На меня очень неприятно подействовало то, что нашему оркестру пришлось играть на этих похоронах и после этого я перестал участвовать в оркестре.

Зимой мы с некоторыми ребятами увлеклись радиотехникой. Аппаратуру тогда купить было невозможно. Мы делали сами детекторные приёмники. Где-то раздобыли электронные лампы и смастерили ламповый радиоприёмник с принимающим и передающим устройством. Провели радиопроводку во все комнаты интерната, установили радиорепродукторы, представлявшие собой большие черные тарелки с картонным звукорефлектором. По этой радиосети вели передачи о последних событиях в Ф3У, делали объявления, иногда передавали музыку.

Существовало в Киренске общество «Долой неграмотность». Оно занималось ликвидацией неграмотности, привлекая к этому широкий актив. Мне тоже привелось участвовать в этом деле, вести занятия в кружках ликвидации неграмотности среди взрослых, за что мне была вручена грамота Киренского райсовета «Долой неграмотность», в которой записано: «Киренский райсовет ОДН этой грамотой отмечает твоё активное участие на фронте культурной революции в деле ликвидации неграмотности». Был я избран и делегатом от ФЗУ на первую конференцию речников Киренского района.

Часто нас направляли на всякие субботники, особенно осенью и весной. Уже сразу после приезда в сентябре и октябре нас отправляли в окрестные деревни на уборку овощей, картофеля, на очистку аэродрома и другие работы. Помнится, например, субботник в деревне Марково, за рекой Киренгой. Это был весёлый субботник, так как убирали капусту, морковь, огурцы, репу и другие овощи. Поели мы зелени в своё удовольствие, дни стояли тёплые, было много смеху, веселья. А однажды мы с Михаилом Паршиным набрели вечерком в деревне на самодельный турник, стоящий прямо на улице. Мы, конечно, тут же давай выделывать на нем всякие упражнения. Сразу же набежала деревенская ребятня, парни и девушки, детишки, да и взрослые подошли.

Михаил крутанул вельоборот (солнышко)/, сделал сальто, другие номера. Я умел поменьше, поэтому выполнял упражнения попроще, но тоже неплохо. Добровольные зрители одобрительно встречали наши выступления. А тут Михаил говорит: «Давай, крутани сальто». Я отвечаю, что ещё не делал его никогда. «Ничего, — отвечает он, — я подстрахую тебя». Сделал я несколько размахов на турнике и махнул сальто. Михаил попытался подстраховать, но не сумел и я зарылся носом прямо в землю. Встал, в мозгах тоже настоящее «сальто», всё кружится, нос в крови от царапин. Но ничего, «хвост трубой», посмеялись немного, всякое бывает. Только царапины и нос долго ещё болели.

Кстати, все деревни в верховьях реки Лены и реки Киренги оказались почти однофамильцами. Они, видно, происходят от одиночных семей-переселенцев, когда-то в ХVIII-ХIХ вв, переселившихся сюда в поисках лучшей доли или выселенных по указаниям царской администрации. Постепенно семьи разрастались и за счёт жениховства из соседних поселений, появились деревни: в деревне Марково почти все Марковы, в деревне Красноштаново — Красноштановы, в Тарасовке — все Тарасовы и т.д. При этом говор у местных верхоленских жителей оказался своеобразным, многие слова они выговаривали с заменой отдельных букв, например, вместо «спирт» — «шпирт», сказал — шказал, разлиновать — ражлиновать, сорока на хвосте — скажут «шорока на хвоште», нажавтра, расшаперился — растопырил ноги и руки и т.д. В других случаях смягчение: чело — цело, что-ты — цто-ты. Встречалось много старинных слов: шаньга — ватрушка, чушка — свинья, баять — говорить, баско — красиво, хорошо, поскотина — околица, ограда около деревни, оболокаться — одеваться, летось — прошлым летом, имать — поймать, ловить.

Но в большинстве субботники были трудными, особенно, когда похолодало и зимой. Одежонка у нас была плохая, мёрзли и голодали, отсюда часто болели.

Сохранились у меня частушки, где я пишу, что из-за этого мы устраивали забастовки, а нас потом забирали в милицию, где мы получали нагоняй, а то и отсиживали в холодной двое-трое суток:

С головухи животы

По целым дням болели

А Олейников с Зволинским,

Лишь смеясь смотрели.

Забастовки мы творили

Нас в милииии за то,

Обвиняли и судили

Ни за что и ни про что.

Среди фабзайцев существовала корпоративная сплочённость, мы все горой стояли друг за друга, не давали в обиду чужим. Между собой тоже были раздоры, а то и драчки, но это было внутренним делом.

Особенно враждебные отношения почему-то сложились с молодёжью Красноармейского затона. Уже в первые дни прибытия в Киренск мы попали в драку между фабзайцами и красноармейскими парнями. Шли мы с Михаилом Паршиным и ещё с кем-то, слышим крик — наших бьют затонские. Мы подбежали, но ещё никого не знали: кто наши, а кто затонские. Михаил кого-то заметил и вступил в драку, а я никак не мог сообразить — кто же есть кто. В это время сзади кто-то как даст мне по уху, может чужой, может и свой, не знавший меня, я с ног и долой. Вскочил, увидел кое-кого из наших, присоединился к ним, вступил в потасовку. Дрались довольно жестоко, кому-то из затонских даже ухо оторвали. Тут слышу — кричат, что появилась милиция, мы все — и фабзайцы, и затонские бросились наутёк. Так произошло моё первое знакомство с нравами киренского быта.

С парнями Красноармейского затона и после этого были неоднократные драки, причём чаще их затеивали они, переправляясь в город с другого берега реки, где был затон. Частые стычки происходили и с парнями Киренского педучилища. Основную массу студентов там составляли девушки, парней было мало, а у нас в ФЗУ, наоборот. И, конечно, у фабзайцев завязывались знакомства с девушками из педучилища. Когда случались праздники, вечера в педучилище, мы сговаривались: «Пошли в педучилище». И шли большими группами, танцевали, знакомились. Это страшно не нравилось парням из педучилища и из-за этого устраивались драки, они иногда подкарауливали кого-либо из наших и избивали, фабзайцы не оставались в долгу, в отместку давали бои целым группам студентов. Между прочим, это не отталкивало от нас девушек, они все равно приглашали нас на свои вечера, дружили со многими из наших.

Вообще фабзайцы в городе были грозной силой. Я не помню, сколько у нас в ФЗУ было учащихся, но видимо человек 200-250 было. Для маленького городка это была немалая армия. А ребята у нас были лихие, весь город побаивался нас. Мы часто шли по городу заняв всю улицу шеренгой, с песнями, частушками. Тогда в городе тревожно говорили: «фабзайцы идут» и все старались уйти куда-нибудь подальше от нашей шеренги, скрывались в боковых улицах или в домах. Песни мы любили петь, были у нас хорошие запевалы. Пели и на улице, и в интернате: «Там вдали, за рекой», «Под частым разрывом гремучих гранат», «Конница Буденного», «Ты моряк, красивый сам собою» (это наша любимая песня), «Варяг», «Девушка из маленькой таверны», «В притоне полном вина», «Взяв би я бандуру», «Ночь светла», «Заброшен судьбою, в далёкие края» (беспризорная), «Позабыт, позаброшен с молодые юных лет» (тоже о беспризорнике), частушки «Сербиянка», например:

Сербияночка хороша,

Сербияночка на-ять,

Разреши-ка, сербиянка,

Мне тебя поцеловать.

Сербиянка кудри вьет,

На вечер собирается,

Сербияночка моя

Тебе не полагается.

Ты зачем в больницу ходишь,

Сербияночка моя,

Отравить в кармане носишь,

Порошки хотишь меня.

В двух последних строчках для юмора слова переставлены, так и пели. Пели ребята и такие песни, которые изложить на бумаге невозможно. Но пели вообще-то наши ребята и девушки очень хорошо. Были такие голоса, что заслушаешься. Когда наступили тёплые весенние дни, соберёмся, бывало, на высоком берегу Киренги, сядем на скамейки или прямо на траву человек 40 — 50 и поём. Горожане подходили и с удовольствием слушали вас. Песни широко разливались по простору речкой глади, навевая грустинку или, наоборот, вселяя задор и веселье, зовя к танцу.

Берега реки всегда были любимым местом, где проводила время молодёжь, гуляли до поздней ночи с девушками, назначали свидания. Вот и я, однажды, назначил здесь свидание одной девушке из нашего Ф3У, Гале Бякиной. Хорошая была девушка, но гордая. Ни с кем из парней не хотела заводить дружбу. А со мной все же как-то решила встретиться. Назначить-то я свидание назначил, а прийти на свидание не смог, меня задержали по каким-то делам в интернате, кое-как вырвался. Но пришёл, а Гали нет. И с тех пор она больше не захотела со мной встречаться. Так я потерпел крах в своей попытке завязать дружбу с девушкой в Киренске.

Весной 1931 года в Киренске во время ледохода вода поднялась на очень высокий уровень, залила всю нижнюю часть города, так называемой Полой, дома ушли под воду почти под самую крышу. Огромные глыбы льда проносились на реке Киренге у самого Полоя, грозя снести дома. Все жители, кто успел перебраться на высокую часть города, разместились кто где мог, а многие остались на крышах домов, прося о помощи. Льды на Полой не пробились, вода была свободна от них. И красиво, и страшно было подплывать к сплошному могучему строю толстенных, с шумом наползающих друг на друга, вздымающихся тут и там мощными торосами льдинам, стремительно проносящимся по быстрой реке Киренге.

У нас в ФЗУ по просьбе горисполкома была срочно создана спасательная флотилия, командовать которой поручили мне. В отряде у меня было 7 шлюпок-баркасов, в каждой по 5-6 человек экипажа, всего более 35 человек. Я сам плавал на лёгкой спортивной лодочке, окрашенной в белый цвет с синими полосками, с одним гребцом, сам сидел за рулём, держа в руках рупор, для отдачи команд спасательным группам. Тут и там слышались крики о помощи, с просьбой вывезти на сушу. Мы вывезли всех жителей, которым угрожала вода, их имущество. Трое суток мы не спали, но заслужили общую благодарность жителей города, особенно затопленного Полоя.

Во время одной из поездок я заметил на крыше небольшого дома девушку. Подплыли к ней, она попросила перевезти её на сушу. Мы перевезли, разговорились. Она попросила вечером отвезти её обратно, ей особой угрозы в дому не было, только в город и из города попадать из-за воды было невозможно. Вечером я отпустил гребца, посадил девушку в мою лодочку, и мы поплыли. Познакомились, и я долго катал её на лодке. И несколько дней после этого, пока не спала вода я приплывал за ней и катал на лодке. Девушка была очень хорошенькой, особенно меня поразили её глаза — большие, зелёные. Тогда я ей спел цыганскую песенку о её глазах: «Твои глаза зелены, твои слова обманны, и эта песня звонкая, свели меня с ума».

Не помню её имени, не помню почему мы не продолжили знакомство, но до сих пор помню её лицо, её зелёные глаза, длинную светлую косу, улыбку.

Время шло, наступила весна, пришла пора сдавать экзамены за первый курс. Я успешно сдал и теоретические и практические экзамены, закончив, таким образом, первый курс. И тут я задумался над тем, что мне делать дальше. Токарное дело я хорошо освоил ещё дома, в ФЗУ добавил знаний теоретических, изучил фрезерное и строгальное дело. Учиться дальше не было смысла, тем более что меня уже не столько учили, сколько использовали для обучения других. И я решил, что надо бросать ФЗУ, возвращаться домой.

А в это время среди фабзайцев началось брожение. Мы все возмущались трудными условиями, в которых приходилось жить и учиться и, главным образом тем, что руководство ФЗУ пренебрежительно относилось к нашим нуждам, не хотело предпринять что-либо для удовлетворения наших просьб. А к директору Зволинскому вообще нельзя было попасть, он не хотел принимать учащихся, выгонял из кабинета. Возмущённые этим многие из нас, человек около пятнадцати, стали просить дать нам расчёт, освободить от учёбы в ФЗУ. Однако за обращение с такой просьбой нас обсудили на заседании школьного совета и исключили из ФЗУ.

Мы не очень были огорчены этим. Но, приобретя билеты на пароход, в день отъезда мы разгромили всю внутреннюю обстановку в своих комнатах в общежитии. Сорвали со стен и потолка электропроводку, разбили электролампы, разломали столы, табуретки, кровати, ободрали во многих местах штукатурку со стен. Свершив всё это мы победно отправились на берег, сели на пароход и отплыли восвояси. Обратно мы плыли быстрее, по течению. Но также грузили по пути дрова, жили впроголодь, поскольку продуктов в достаточном количестве захватить из Киренска не могли. В конце июня 1931 года мы прибыли в Якутск и разошлись по своим хатам.

Продолжение следует…

Сообщение Евгений Суровецкий: Обыкновенная жизнь в необыкновенном веке. Продолжение появились сначала на Сетевое издание SAKHALIFE.RU.