Утрат и обретений дни
Михаил Синельников
Родился в 1946 году в Ленинграде. Ранние годы провёл в Средней Азии. Автор 34 стихотворных сборников, в том числе однотомника (2004), двухтомника (2006), вышедшего в издательстве «Художественная литература» изборника «Из семи книг» (2013) и книги «Поздняя лирика» (2020). Известен также как переводчик (преимущественно поэзии Востока), эссеист, автор многих статей о поэзии и составитель ряда антологических сборников и хрестоматий, главный составитель в долгосрочном Национальном проекте «Антология русской поэзии». Стихи переведены на многие языки мира. Академик РАЕН и Петровской академии, лауреат многих отечественных и международных премий: премии Дельвига, премии Бунина, премии Иннокентия Анненского, премии Арсения и Андрея Тарковских, Государственной премии Республики Таджикистан имени Рудаки, таджикской премии «Знак слова», грузинской премии имени Георгия Леонидзе, киргизской премии Алыкула Осмонова, азербайджанской премии Мушфига, армянской премии «Кантех» («Лампада»), Национальной премии Болгарии Пеньо Пенева...
* * *
Мелькнули горы и пустыни,
Утрат и обретений дни.
Устав от горя и гордыни,
Одну пещеру помяни.
Себя припомни в Вифлееме,
Бредущего почти ползком
И плачущего вдруг со всеми
В смиренном сборище людском.
Там, чудится, вместились все вы,
Где, взявший власть небесных сил,
Открыл глаза младенец Девы
И плачем пищи попросил.
* * *
Господь был, в сущности, бродягой,
Жарой и жаждою томим,
Когда апостолы ватагой
К странноприимцам шли за Ним.
И потемнел хитон от пыли,
Натёрлись от ходьбы ступни.
Ему хозяйки ноги мыли
И отвлекались от стряпни.
Но в той холмистой Галилее,
Где заводил Он речь свою,
Уютней было и теплее,
Чем в этом северном краю.
Здесь и в погибельные годы
Сияла ночь под Рождество
И милостыньку нищеброды
Просили именем Его.
И на крыльцо, гремя веригой,
В предощущенье райских нег
Всходили с верой превеликой
И рыхлый стряхивали снег.
* * *
На земляных работах всё татары.
Они и спать способны на земле,
Трезвы, и востроглазы, и поджары.
А русские всегда навеселе.
И эта кровь, и та меня учили
То разрывать словесные пласты,
То буйствовать, не покоряясь силе,
То чуда ждать от вещей темноты.
Единоборство в жилах беспрестанно.
Такая смута! Но завещан мне
Ещё и шелест пальмовый Ливана,
Мятежный и молитвенный вдвойне.
Рогожский городок
Былые вихри
С годами стихли.
Дерзаний дали
Золою стали.
Но строги храмы,
Гласят, упрямы,
О Китоврасе
И смертном часе.
И дух полыни
Живуч доныне,
И тронут розан
Сырым морозом…
Лик на убрусе
Над грустью Руси.
Довоенные песни
Эти песни, чуждые печали,
Понимались с вихрем кавполка
И страну с рассветом извещали,
Как она вольна и широка.
Каторжник от этого мажора,
Пробуждаясь, сбрасывал бушлат,
Трепетали реки и озёра,
И мосты гремели невпопад.
А потом звучали песни глуше,
Но, вобрав земную глубину,
Только ожидание Катюши
Помогало выжить и в плену.
* * *
На яичном желтке эти стены,
А ведь сразу не вспомнишь, почём
Почерневший состав драгоценный,
Сочетавший кирпич с кирпичом.
Вот и лирика, прочная в слове,
Устоявшем в веках до сих пор,
Нерушима от лимфы и крови,
Личной жизни, вошедшей в раствор.
* * *
И, лёжа на одре в томленье беспрестанном,
Покуда голоса свидетелей гнетут,
Он думал, что ведь мог беседовать с Констаном,
Прийти к Мицкевичу в Восточный институт.
И вот когда поднять всё, чтобы успела выстричь
Цензура русская, не церемонясь с ним.
Но прежде всё-таки Италия и Ризнич,
И зной, и тень олив над небом голубым.
Но тихо жизнь течёт, уходит понемножку.
Нет, подрастает боль, и малость невтерпёж.
Вот, плача, принесла изменница морошку…
Усилием каким Амалию вернёшь?
Но это ведь уже последние страданья,
И смутно чувствуешь, как оборвалась нить.
Вот холод вечности и поцелуй свиданья!
Всё может быть или не может быть.