К Дню Великой Победы ! Военная проза русского вологодского писателя Андрея Малышева
Комбат
Моим дедам, дяде и тестю ПОСВЯЩАЕТСЯ: Комбату Великой Отечественной Войны – Малышеву Николаю Павловичу Солдатам Великой Отечественной Войны: Расторгуеву Вячеславу Ивановичу, Малышеву Вячеславу Николаевичу – пропавшему без вести в ходе боевых действий при освобождении Прибалтики, Маслову Сергею Ивановичу Рассказ основан на воспоминаниях фронтовиков
Шел третий год войны.
Артиллерийская батарея старшего лейтенанта Малышева окапывалась под деревней Среднее, что полностью соответствовало ее диспозиции на картах командиров артдивизиона и артполка. Деревенька была брошена местным населением, практически ее и не было, часть домов фрицы спалили загодя, а другая половина изб сиротливо зияла открытыми настежь дверями и окнами. – Окапываемся бойцы, – торопил свои орудийные расчеты комбат, – давай быстрее, а то не ровен час, танками попрёт, мало не покажется! На вид комбату было около пятидесяти, моложавый еще, плотный, коренастый мужчина, с изрядно поседевшей головой и вечно усталыми глазами – две войны почитай прошел перед этой, первую мировую и гражданскую! От предыдущих войн комбат имел пару тяжелых ранений, да старые царские георгиевские кресты, почитай целый бант, да несколько наград от молодой революционной республики. Воспоминания порой тревожили ему душу, как же, видел самого Ленина, Крупскую, Сталина, Чапаева, Фрунзе и Ворошилова! А глубоко в тылу, в маленьком городе Грязовец, что в Вологодской области, остались жена Надежда и дети: сыновья Валентин и Николай, дочери Галя, Таня, Антонина, Оля. Старший сын Вячеслав, как и он, где-то воевал на бескрайних полях Родины. – Товарищ старший лейтенант! – оторвал его от размышлений командир первого взвода лейтенант Таривердиев, – Принимайте работу, окопались! По ряду траншей и окопов, застыла под маскировочными сетями грозная батарея ста двадцати двух миллиметровых гаубиц «М-30», где-то солдаты, скинув шинели, как же, лето, жарко, желая улучшить свое фронтовое «благоустройство», ломами и лопатами впивались в землю. Хорошо еще почва мягкая, камня практически не было, быстро окопалась батарея.
– Молодцы! – принял работу у взводного Малышев, – Хорошо окопались!
– Вах! – расплылся в широкой улыбке Вано Таривердиев, – Когда то мы подводили вас Николай Павлович?
– Ладно, – отмахнулся от взводного комбат и распорядился, – выставить охранение и отдыхать! – Есть! – молодцевато козырнул лейтенант и побежал по закоулкам траншей к застывшим в своей грозной красоте гаубицам. Присев у блиндажа, Николай взял в руки, стрекотавшего в густой траве, зеленого кузнечика, смотрящего на него своими бездонными, все понимающими глазами: – Ну что ты, Кузя, не время тебе песни петь, скоро мы свои споем, на пушках, убегай дурашка, – и выпустил живность на волю. Затаившийся где-то фронт неотвратимо приближался, где-то надрывно тявкали малютки «сорокопятки», им вторили звонкие, более крупные и солидные «семишестки», где-то надрывно бил и вспахивал землю фашистский реактивный миномет «ишак», ему отвечали наши грозные «Катюши», затем все сплелось в единую какофонию звука и гула. Фронт приближался! Ожила полевая радиостанция, по ней передавали цели по обработке неприятеля, ведь понятно, тяжелые гаубицы – не легкие противопехотные и противотанковые пушчонки. Скомандовав и приготовив батарею к бою, комбат застыл в ожидании. Поступила команда к работе.
– Батарея! – громким голосом скомандовал старлей, – По немецко-фашистским гадам, осколочно-фугасным – огонь! Послушно рявкнули, выплевывая огонь, грозные гаубицы, заходясь в откатах, и подпрыгивая станинами.
– Огонь! – продолжал командовать комбат, – По целеуказаниям – огонь! Быстро бегали подносчики артснарядов, поднося к заряжающим «огурцы», пушки благодарно принимал и огненную начинку и выплевывали раскаленный огонь в противника.
Контратака!
Фашисты открыли контрогонь из своей артиллерии, позиции батареи обрабатывали налетевшие немецкие стервятники. Раздирающий уши свист падающих авиабомб и снарядов, земля разлеталась по сторонам, глуша, как рыбу, попрятавшийся личный состав. Раздавшийся совсем близко взрыв, оглушил комбата, в голову одновременно впились тысячи мелких иголок, зазвучали словно бы иерихонские колокола, голова стала мягкая, как воск, шум бомбежки и обстрела стих, как и вся окружающая реальность, из ушей и носа потекла мягкая жидкость. Командир вытер деревянными, непослушными руками, кровь с лица. Контузия! Ее только и не хватало.
Комбата тряс за рукав гимнастерки Вано: – Командир, танки на позиции!
С разрывом ухнувшей рядом мины шестиствольного фрицевского реактивного миномета, к комбату вернулся слух и понимание действительности. Посмотрев вперед, совсем близко, он увидел несколько коробочек, пятнистых камуфлированных «Тигров» и «Пантер», рвущихся на батарею. В батарее были потери, несколько бойцов артрасчетов были убиты, нескольких раненых забирали санитары и уносили в расположение полевого лазарета. Одно орудие было разбито, полетел накатник, а в другом, поврежден прицел панорамы. Скомандовав оставшимся в живых «пушкарям» вести непрерывный огонь прямой наводкой по танкам, противотанковыми кумулятивными снарядами, старлей, старательно наводил, свою «М-30» с разбитой панорамой на приближавшийся фашистский «Тигр» через ствол орудия. Выстрел! Орудие послушно плюнуло огнем по механическому зверю, привычно дернувшись в откате и подпрыгнув обоими станинами. Попал! Зачадил в удушливом смраде фашистский танк, в это время другой танк, сминая и буравя землю, накатывал на палатку лазарета, с водруженным на него белым флагом с красным крестом. Комбат посмотрел на пушку, один, даже ломом, не успеет развернуть станины и выстрелить, как фриц, въехав в лазарет, передавит всех раненых, как кот Николиных голубей. Выручила связка гранат, заботливо подготовленная погибшим командиром орудия. Схватив лежащий на земле боезапас, старлей побежал навстречу танку, петляя ходами траншеи. «Притопивший» по «газам» фашистский танк, громыхая гусеницами, буквально свалился на траншею, где спрятался комбат, своей многотонной тушей круша и закапывая окопчик. За шиворот гимнастерки, от темной массы, закрывшей все небо и буравящей землю лязгающими гусеницами, буквально над Николаем, посыпалась земля. Деловито пыхтя, «Тигр» пополз дальше, на палатку лазарета. Пригнувшись, чтобы не задела шальная пуля, старлей запустил связку гранат в уползающий танк. Ахнул взрыв, прибив залегшего комбата землей, отряхнувшись, командир заметил, что поджег фашиста. Из остановившегося и чадящего танка, в панике выпрыгнул экипаж, но далеко он не ушел. Как в тире, старший лейтенант из своего командирского «ТТ» расстрелял всех недобитков. Грозно громыхая гусеницами и подсвистывая двигателями, в расположение ворвалась танковая рота резерва «Т-34» капитана Деева, стоящая за ними. Наши! Звонко отстреливая свой боезапас «Тридцатьчетверки» погнали обратившегося в бегство неприятеля. Когда бой стих, приступили к эвакуации в госпиталь раненых, разбирали завалы, доставая погибших.
– Да, то ж был бой! – глубокомысленно заявил, появившийся Вано, весь грязный и чумазый, как кочегар, – Здорово фрицам досталось! Смотри командир, сколько танков горит, заслужили мы с тобой ордена, как и вся батарея, согласен, командир?!
При этом посмотрел на орден Красной Звезды на груди комбата.
– Заслужили, заслужили, но это не главное, – отмахнулся старлей от назойливого взводного, – «наша награда с тобой будет, когда в Берлин войдем!
– Войдем, обязательно войдем! – с воодушевлением согласился Таривердиев и, коротко козырнув, убежал по своим взводным делам на батарею.
– Товарищ комбат! – козырнул ему вестовой, – Вас в штаб просят прибыть!
– Иду, – коротко бросил старлей, взаимно отдав воинское приветствие сержанту.
В штабе, получив необходимые указания от командира артполка, а так же благодарность, за то, что батарея выстояла на танкоопасном направлении, Малышев уже хотел уходить, как командир артполка подполковник Сиротин, доставая из командирской планшетки заветный треугольник письма, заверенный печатью воинской части, не торопясь подал его старлею: «Бери Николай Павлович, это тебе, пишут из части, где служит твой сын Вячеслав».
Вскрыв конверт, и медленно вчитываясь в письмо, комбат бледнел и холодел от прочитанного, смысл которого никак не мог вместиться в его понимании, как отца и человека: «Ваш сын, Малышев Вячеслав Николаевич, пропал без вести….» В глазах все померкло, гулко застучала, как после контузии, кровь в висках, и привычная боль всех ран и потерь захлестнула комбата. Не выдержав, он сел, письмо откатилось на командирский стол.
– Держись, Николай Павлович, – сочувственно произнес командир артполка, прочитав письмо, – «держись, может тебе водки? У меня и коньяк есть!
– Не надо, – отказался комбат, – горе водкой не зальешь, эх, Вячеслав! Пропавший без вести… уж лучше бы, убили, а так…
– Хочешь, я тебе машину до батареи дам? – участливо предложил ему комполка, – С ветерком доедешь.
– Нет, – отказался Малышев, – пройдусь пешком.
Как же знать было отцу его, Николаю Павловичу Малышеву, что не без вести пропал его сын Вячеслав. Когда привычно подвозя целый грузовик с артиллерийскими снарядами на свою батарею, сержант Малышев Вячеслав Николаевич, попал в засаду, прорвавшейся в наш тыл, колонны немецких танков и грузовиков, во главе которых на черном «Мерседесе» катил целый бригаденфюрер СС, который увидев советский грузовик, приказал взять в плен водителя. От колонны отделилось несколько «Тигров» и «Пантер» которые, по звериному рыча, взяли в окружение русского сержанта, и, выводя его к генеральской машине, радовались что русский послушно вел свою машину к их начальнику. Но рано радовались фашистские танкисты, потому что, резко увеличив скорость, непослушный водитель на всей скорости въехал в генеральский «Мерседес», стоящий в центре колонны. Полыхнул чудовищный взрыв, разметавший добрую половину фашистской механизированной колонны! Но об этом подвиге, простого русского солдата, его отец, Малышев Николай Павлович, узнает только после войны, да и то, от случайных очевидцев произошедшего. А сейчас, комбат шел, проматывая в своей голове обрывки каких-то воспоминаний и лицо сына, которого он уже никогда не увидит, стояло перед ним одной застывшей неподвижной картиной, и непослушные слезы молча катились по его обветренному лицу из усталых-усталых глаз.
На встречу приближалась фронтовая разведка, два бойца в масхалатах, с «ППШ» наизготовку конвоировали фрица, который весь был в болотной тине.
Присмотревшись и увидев на мышиного цвета мундире нашивки власовской РОА, комбат яростно выхватил свой «ТТ» из кобуры: «Фашистская гнида, полицай, предатель! Это ты моего сына убил!!!»
Очумевший от ужаса молодой полицай в истерике повторял: – Не стреляйте меня, я по молодости, по глупости в полицию устроился! Староста – батяня приказал, я и пошёл…
– Скажи перед смертью, – с отвращением спросил комбат, – как хоть звать тебя, шкура полицейская?
– Нет у этой фашистской сволочи имени! – вмешался в разговор сопровождающий старший разведчик и взмолился, – Товарищ старший лейтенант! Разрешите этого до штаба доставить, там допросят, самолично его после к стенке поставлю!
– Есть у меня имя, есть, – плакал, размазывая слезы по грязным щекам полицай, – батяня Славкой кликал…»
– Славкой?! – задрожал вдруг командирский «ТТ», – Что ж ты, гад, такое имя позоришь?!!
Словно очнувшись, комбат убрал свой пистолет в кобуру, и тщательно, не торопясь, застегнул ее: – Продолжай движение, разведка! Счастливого пути!
– Спасибо, бог войны! – радостно отозвался один из разведчиков, и они разошлись по своим, только им ведомым, путям и дорогам.
Грозно застыла на позициях батарея старшего лейтенанта Малышева, тускло поблескивая на орудийных лафетах отблесками солнца.
– Батарея! – голос у комбата звенел, как никогда, – По ранее утвержденным целям, за сына моего Вячеслава, по немецко-фашистским гадам, огонь!!! Гаубицы грозно изрыгнули огонь, несущий смерть всему сущему, что попадалось на их пути.
– Огонь! – плача, командовал комбат, – Огонь!!! Совсем рядом, с несущими смерть всему живому гаубицами, спрятался в траве кузнечик и, прервав свою песню, испуганно поглядывал на мир, удивленно тараща во все стороны свои бездонные глаза
Шел третий год войны.