Лидия Румянцева: Мы были донорами для раненых немецких солдат
Бывшая малолетняя узница о годах, проведенных в Германии, и послевоенном детстве
Председатель городской общественной организации «Бывшие малолетние узники фашистских концлагерей» Лидия Румянцева родилась в 1938 году в Сафоновском районе Смоленской области. Сюда война пришла почти сразу после вторжения фашистов в СССР. Своими детскими воспоминаниями ветеран поделилась с sgpress.ru.
Девочка из простой семьи
Мои родители были сельскими жителями. Папа — механизатор, работал бригадиром на машинно-тракторной станции. Мама — простая крестьянка: и жала, и молотила, и коров доила. В семье к 1941 году было четверо детей, еще двое умерли раньше. В 1939 году отец ушел на советско-финскую войну. В 1941 году его как человека с военным опытом и знанием техники снова призвали на фронт. Едва посевная закончилась, он отправился защищать родину. До 1947 года мы не знали, что с ним. Оказалось, папа воевал от первого до последнего дня. Он перенес пять ранений и две контузии. Был участником знаменитой встречи на Эльбе, а до Берлина не дошел всего несколько километров — помешала вторая контузия. Лечился в госпитале в Баку до 1946 года. Но, несмотря на ранения, после войны продолжал работать в колхозе и был примером для всех нас. Он умер в 1978 году у меня на руках. Воспалились раны. Хоронил его военкомат под духовой оркестр, с почетным караулом.
Вадинское движение
И мама, и папа очень не любили говорить о войне, а мне в августе 1941-го исполнилось только три года. Цельной картины того времени у меня нет. Стреляли и бомбили — было очень страшно, и этот страх, наверное, одно из первых моих детских воспоминаний. Нашу деревню сожгли практически дотла. Помню, как нас выгоняли из дома в пустой хлев — скотину всю тоже отняли. Папин отец — ему было около 70 лет — и другие наши родственники ушли в лес. Организовали отряд сопротивления. Сначала в нем было немного участников, потом все больше, больше — так зарождалось партизанское Вадинское движение. Все, кто мог держать оружие в руках, присоединились к нему. И моя мама не исключение. В лес она не ушла, но брала меня или еще кого-то из детей и ходила по Сафоновскому району, собирая полезные для партизан сведения. Помогала как могла. Как-то немцы заставили ее печь хлеб. В это же время партизаны привезли свою муку, серую, пополам с полынью. Мама поменяла продукты и отправила в лес хороший хлеб, а немцам — плохой. А потом партизан кто-то предал. Подробностей не знаю, но дедушку, двух папиных племянников, одному едва исполнилось 14 лет, и всех, кого поймали, расстреляли. Мы до сих пор не знаем, где это произошло, где покоятся наши близкие. Мамин папа тоже погиб, но в другой деревне. А нас угнали в Германию.
Дети как доноры
На чужбине нас разделили с мамой. Ее увезли в комендатуру, а нас в лагерь. Мы потом случайно встретились с ней, кажется, в Польше. Ее узнала моя старшая сестра, когда в детский барак уже после освобождения пришли женщины. Выжившие старались разобрать детей: своих, чужих — не важно, лишь бы спасти и увезти домой. Мой брат, родившийся в 1940 году, и еще одна сестренка погибли в Германии. После войны у мамы с папой родилось еще трое детей. Одного сына назвали Анатолием в память первого, умершего в концлагере Толика…
Мы вообще были в таком состоянии, что американцы нас даже положили в свой госпиталь, чтобы немного реанимировать. Я тогда говорить по-русски почти не могла — мы же только команды на немецком целыми днями слышали. Знала только то, чему сестра научила. Ей было всего восемь-девять лет, она приходила с работы, ложилась рядом и учила меня родным словам.
Мы, малыши, поначалу не работали. Когда подрастали, нас, четырех-пятилетних, ставили убирать на плацу, в бараках. Но в первую очередь мы были донорами для раненых немецких солдат — у нас брали кровь. В дни заборов нам давали воду, забеленную молоком. Иногда там плавало что-то — овощи, непонятная крупа. Кусочек чего-то похожего на хлеб давали. Дети умирали постоянно, трупики выносили каждый день. Малышей почти не кормили. Нас спасали старшие ребята, которые приносили с работы часть своего пайка и делились эрзац-хлебом, что им выдавали. Сами голодные, почти умирающие, сами дети, они нам дарили жизнь.
Папа думал, нас расстреляли
Помню, уже в конце войны — мне было лет шесть — нас везли по большой дороге, вдоль которой росли деревья. С них падали плоды. Это были груши, мы их не видели никогда. А потом появилась река Одер — нас привезли в Дрезден. Понтонный мост разбомбили, и мы очень долго ждали переправы. В конце концов нас забрали советские солдаты, погрузили в вагоны-телятники и отправили на родину. Путь тогда был один — в Сибирь. Каждого, кто был в плену, тщательно проверяли. Это нас и спасло, ведь мама попала в Германию не по доброй воле (а были и такие), а через гестапо. Но расследование шло долго. Мы вернулись домой только в конце сентября. За нами приехала на лошади папина сестра. Конечно, дома мы были невыездные, не могли покидать деревню. Мама регулярно ходила отмечаться в сельсовете. Но никто нас не обижал. Все знали, как мама жила во время войны и как она попала в Германию. Более того, председатель сельсовета мне и сестре выделил по пол-литра сыворотки в день. Тогда это нам позволило выжить. А вообще у нас почти все жители в Германии побывали. Остались только те, кто в лес ушел. Наш папа думал, что нас расстреляли вместе с дедушкой. Мы спрашивали его, почему он так поздно пришел с фронта. А он в ответ: «Куда мне идти, я думал, вы все погибли».
Надо помнить Я окончила восемь классов и поступила в техникум в Москве. Трудилась на заводе, занималась общественной работой. Вышла замуж. Нас с мужем отправили сюда, в Куйбышев. Это было в 60-е годы. Я долго работала на заводе «Экран», потом ушла в профсоюз — была инженером по защите прав рационализаторов и изобретателей. До этого окончила Куйбышевский общественный институт патентоведения.
Сейчас возглавляю городскую общественную организацию «Бывшие малолетние узники фашистских концлагерей». Из льгот у нас только бесплатный проезд. И то не всегда — многие не понимают, что это за удостоверение, хотя по закону мы приравнены к участникам войны.
Мы одни из последних людей, кто может рассказать правду о тех годах, и осталось нас совсем мало. В Промышленном районе всего 34 человека. Стараемся держаться вместе — отмечаем праздники, юбилеи, ходим на встречи, которые проходят в школах и библиотеках. Мы видим, что тема войны небезразлична современным детям, и это очень важно для нашего общего будущего. До сих пор сотрудничаем с волонтерами международной организации «Русский мир» из Германии, Англии, Италии, Сирии — наша история интересна людям со всего мира.