"Кровавая суббота" в Новочеркасске: как это было
13
2 июня 1962 года в Новочеркасске была расстреляна мирная демонстрация рабочих, десятки человек были убиты и ранены. К 12 июня сотрудники КГБ составили список из 150 рабочих – активных участников протеста. Сразу были арестованы 53 человека, семерых ждал расстрел. Корреспондент Радио Свобода пообщалась с теми, кто выжил и до сих пор пытается понять, почему в них стреляли в ту "кровавую субботу".
В сквере на Дворцовой площади в центре Новочеркасска 2 июня 2021 года собралась небольшая группа людей. Это свидетели расстрела рабочих. Люди каждый год собираются на месте, где убивали демонстрантов.
Несколько человек принесли гвоздики и возложили на памятник – серый камень, на котором выбиты цифры "1962" и православный крест. Шел сильный дождь – цветы быстро намокли. Но люди еще долго не расходились. Они тихо разговаривали и оглядывались по сторонам, стараясь понять, откуда в тот день велась стрельба. Чуть позже подошел Борис Гаврилов, одетый в характерный темно-зеленый плащ советского покроя. В 1962 году он был студентом Новочеркасского политехнического института.
– 2 июня у нас был зачет, и наш преподаватель собрал все зачетки, поставил нам оценки и сказал, чтобы духу нашего не было на улице, – рассказывает Гаврилов. – Но мы все равно пошли на улицу и вместе с рабочими оказались на площади. Милиции не было видно. Прошли в здание горкома. Никого из администрации здесь не было. Окна распахнуты, двери в кабинеты открыты. Мы побродили – делать там было нечего – и стали выходить наружу. Смотрю, на земле лежит автомат, я его взял и отдал какому-то военному. Рабочие тем временем стали выступать с черного кованого балкона. Кричали: "Телеграфируйте Ворошилову! Телеграфируйте Буденному!" Мы послушали, как кричат рабочие, и пошли к выходу из парка. Слышим – выстрелы. Стреляли откуда-то сверху: то ли со второго этажа, то ли с чердака. Я укрылся за памятником Ленину.
Сегодня на этом месте стоит памятник атаману Платову. На гранитном постаменте до сих пор можно найти следы от пуль – с тыльной стороны остались коричневые борозды. От дождя они стали еще заметнее.
– Самое яркое мое воспоминание о тех днях – раненый мужчина опирается на плечо мальчика лет десяти, и они вместе бегут с площади. Все здесь было усеяно ранеными и трупами. Не знаю, почему я остался и не ушел, – говорит Борис Гаврилов и замолкает. – После выстрелов площадь стали убирать от трупов. Я тоже помогал. Убирал. Складывали убитых в кузов большой машины.
На глаза пожилого человека наворачиваются слезы. Бывший летчик Юрий Антонов крепко пожал руку Бориса Гаврилова. Они рады встрече и тому, что остались живы.
– Ничего, мы еще живы и еще помним, что тут творилось, – говорит Юрий Антонов. – Я думаю, что стреляли откуда-то сверху. Причем не только с крыши горкома, но и с других зданий, расположенных по периметру сквера. Рабочие оказались зажатыми с четырех сторон.
— Подписывайтесь на наш телеграм-канал!
Антонов показывает на другие здания, прилегающие к скверу, откуда, по его мнению, велась стрельба. Пули разлетались далеко, пересекая широкий проспект.
– Но сильнее всего стреляли оттуда, – Антонов показывает рукой на здание музея донского казачества, где раньше располагался городской комитет КПСС.
Здание выкрашено белой краской. Черный кованый балкон, откуда выступали рабочие, прося поддержки у Ворошилова и Буденного, в аварийном состоянии – сюда никого не пускают. С 2001 года здесь находится музей истории донского казачества. На первом этаже музея в комнате №20 размещена экспозиция, посвященная трагическим событиям 1962 года. В экскурсионную программу экспозиция не входит – комната на замке. Попасть туда можно только по требованию. Официальные власти тему новочеркасского расстрела по-прежнему замалчивают.
– Не юбилейная дата. Все прячут. Огромную картину про расстрел рабочих директор музея донского казачества Наталья Сиденко приказала спустить вниз, в запасники, чтобы никто ее не видел. Мы возмутились и отправили эту картину в Таганрогский музей. Пусть там люди смотрят – ведь для этого она и написана, чтобы люди смотрели и не забывали. У нас все пытаются схоронить, если власти неудобно, – говорит Виталий Палкин, член фонда "Новочеркасская трагедия".
Александра Яцура работала токарем в одном из самых вредных цехов Новочеркасского электровозоремонтного завода – гальваническом. Именно на этом заводе начались в июне 1962 года протесты рабочих.
– В цехе стояли в несколько рядов огромные ванны с кислотой, куда опускали детали. У нас все защитные фартуки были белые от кислоты. Все говорят, что рабочие стали возмущаться увеличением норм выработки и повышением цен на еду. Нет. Все было не так. Сначала люди по-хорошему вышли попросить директора завода, чтобы он на месяц отсрочил повышение норм выработки. Получалось так, что наша зарплата снижалась на 30%. А надо было платить за съемное жилье и еще кушать. Мы питались плохо. В магазинах давали в нагрузку горох. Если ты покупал крупу, то тебя насильно обязывали купить и горох. Этот горох был везде – даже пирожки с горохом, – рассказывает Александра Яцура. – Вот как директор сказал про пирожки, так люди еще больше стали возмущаться.
– Снабжение продуктами в городе было отвратительное, – подтверждает другой свидетель расстрела Юрий Антонов, – ели пирожки с гороховой начинкой, никаких сладостей не было, а тут еще и на это повысили цены. Жили люди очень тяжело, в "мазанках" – это самодельные хаты из глины. Около завода тоже было много таких "мазанок". Вбивали четыре кола, обвязывали их плетнем из тонких веток, потом все это обмазывалось глиной вперемешку с коровьим навозом. Крышу делали из камыша. Это жилье еще сдавали внаем. Приходилось отдавать 25 рублей в месяц, большую часть заработной платы. В сталелитейном цехе рабочий получал 100 рублей, в ремонтно-строительном цехе – 67–75 рублей в месяц. В цехах была антисанитария. Рабочие жаловались на плохую еду в заводской столовой. На заводе преобладал ручной труд. В одном корпусе на 1500 человек был один туалет. Уровень травматизма среди молодых рабочих достигал 60%, в среднем за год увольнялось около четырех тысяч человек из-за тяжелых условий. А тут еще цены повысили. Я помню, как 1 июня по транзистору сказали: "Дорогие товарищи…" и было сообщено постановление правительства о повышении цен на мясо-молочную продукцию. Вот люди стали собираться и возмущаться.
Центром протеста стал Новочеркасский электровозоремонтный завод (НЭВЗ). Он находится в 11 километрах от центра города.
– На самом деле, в 60-х годах на месте заводоуправления НЭВЗа была одноэтажная проходная, напоминающая чем-то обычную деревенскую хату. На первый взгляда не завод, а забегаловка какая-то. Добирались туда на трамваях, – вспоминает Борис Гаврилов.
"Солдаты были с автоматами "
Сегодня проехать к заводу так же сложно, как и в 60-х годах. Дорога покрыта заполненными водой выбоинами, ливневой канализации здесь никогда не было. Сбоку дороги кое-где видны маленькие домики – это бывшие "мазанки", которые сегодня хозяева обложили кирпичом и сделали к ним пристройки. Ближе к заводу начинаются заброшенные лесопосадки, которые давно не приводили в порядок. Разбитая дорога становится все более опасной, колеса машин проваливаются по самое днище в ямы, куда стекается вода. И так – на протяжении семи-восьми километров. Во время дождя проехать практически невозможно.
Неожиданно сбоку появляется многоэтажное здание заводоуправления – дорога сменяется на широкую площадь, вымощенную тротуарной плиткой. НЭВЗ сегодня – флагман отечественного электровозостроения с чистой прибылью более одного миллиарда рублей.
На здании заводоуправления, сбоку, с трудом можно найти едва заметную серую памятную доску со словами: "Здесь началось стихийное выступление доведенных до отчаяния рабочих…" Нижние строки невозможно прочесть – они стерлись.
1 июня 1962 года в 7.30 утра рабочие стали собираться в группы и обсуждать нововведения: руководство завода объявило о повышении норм выработки, что автоматически снижало заработную плату.
Первыми отказались работать в сталелитейном цехе. Рабочие остановили станки и стали выходить в заводской парк. К ним вышел директор завода Борис Курочкин и приказал вернуться к работе. По словам рабочих, катализатором протестных действий стали слова Курочкина: "Не хватает денег на мясо – ешьте пирожки с ливером".
Юрий Антонов, свидетель трагедии, говорит, что фраза звучала жестче:
– "Жрите пирожки" – вот как сказал директор. Слова директора про пирожки рабочие передавали друг другу, не стесняясь в выражениях.
К концу дня 1 июня уже вся первая смена объявила забастовку. Рабочие включили заводской гудок, построили баррикаду на железной дороге и не пропустили пассажирский состав. Главный инженер завода Елкин попытался остановить рабочих, но его стащили с электровоза, откуда он выступал, разорвали рубашку.
– Мама потом зашивала папину рубаху и плакала, а нас отправила к бабушке, – говорит Елена Перова, дочь инженера Елкина.
На следующий день, 2 июня, не дождавшись ответа от руководства завода и партийных чиновников из Ростовского обкома КПСС, рабочие НЭВЗа сделали самодельные плакаты и двинулись в город. К ним присоединились рабочие с электродного завода, Нефтемаша и завода №17.
– Люди несли флаги, транспаранты, портреты Ленина и Сталина. У моста через речку Тузловка нас встретили стоявшие в три или два ряда танки. Солдаты были с автоматами. Они нас просили не забирать оружие. Мы просочились между танками и пошли дальше. На самом верху, около Триумфальной арки я оглянулся вниз и увидел, как много людей еще шло и шло, колонна растянулась примерно на полтора километра, а может, и больше, – вспоминает Антонов, участник демонстрации.
Танки по приказу командующего Северо-Кавказским военным округом Иссы Плиева должны были открыть огонь по рабочим. Однако командир Матвей Шапошников приказ стрелять по людям не выполнил.
Демонстранты вышли на центральную улицу Ленина (сейчас улица Московская). Переодетые сотрудники КГБ тайно фотографировали предполагаемых зачинщиков. Потом этих людей помечали на снимках красным крестом и подписывали: "Активно призывала и торопила рабочих завода №17 бросать работу и присоединяться к колонне, идущей на Новочеркасск", – указано под фотографией неизвестной женщины из архива КГБ, хранящейся в музее истории донского казачества.
Рабочие хотели изложить свои требования высшим партийным лидерам. В Новочеркасск прибыли секретарь ЦК КПСС Фрол Козлов, первый заместитель Председателя Совета Министров СССР Анастас Микоян, член Президиума ЦК КПСС Андрей Кириленко, председатель Совета Министров РСФСР Дмитрий Полянский, секретарь ЦК КПСС Александр Шелепин. Когда демонстранты стали подходить к городу, партийные чиновники эвакуировались из здания горкома партии и укрылись на территории хорошо укрепленного военного гарнизона неподалеку от Новочеркасска.
Кто отдал приказ о расстреле, по сей день неизвестно – архивные документы засекречены. Нет достоверных данных и о числе убитых. Историкам удалось установить обстоятельства гибели и фамилии нескольких убитых.
"Ходили с закрытыми ртами"
От случайной пули на своем рабочем месте в парикмахерской была убита 40-летняя Антонина Грибова. Парикмахерская находилась через дорогу от площади, где расстреливали рабочих.
Евдокия Слепкова, 24 года, получила "сквозное пулевое ранение брюшной полости, закрытый перелом нижней трети правого плеча", – написано в ее истории болезни. Проведенная хирургом Стояновой срочная операция была безуспешной – Слепкова умерла на следующий день, 3 июня. Обстоятельства гибели 21-летней Антонины Зверевой неизвестны. У 23-летней Александры Москальченко врачам пришлось ампутировать голень после полученного пулевого ранения. 15-летняя Валентина Кобелева была ранена пулей калибра 7,62 мм в ногу. 12-летний Виктор Савченко тоже получил ранения в ноги. Примерно в 12 часов дня Иван Данихно, 26 лет, получил проникающее ранение брюшной полости. После операции он выжил. Швы ему сняли 14 июня. Иван Чемесов, 59 лет, поступил в больницу с тяжелыми ранениями. Ему ампутировали ногу.
Анатолий Жмурин получил ранение в руку, чуть пониже локтя. Полтора года тому назад Жмурин умер. Незадолго до своей смерти он рассказал, как 2 июня 1962 года он ехал на автобусе из железнодорожной больницы, откуда его только что выписали:
"Автобус остановился в центре города – пассажирам объявили, что дальше никто не поедет: танки перекрыли дорогу. Людей было очень много. Я не понимал, что происходит. Я увидел – идет взвод солдат, вооруженных автоматами. Командир взвода – капитан остановился рядом со мной и приказал автоматчикам встать на изготовку для стрельбы. "Расходитесь, будем стрелять", – сказал капитан. Но люди не поверили, что будут стрелять. Когда в меня попала пуля, я не понял, был ошарашен увиденным – вокруг лежали раненые и убитые. Крик. Шум. А они строчат, и строчат, и строчат. Когда выполз из зоны обстрела, я попросил таксиста отвезти меня в ту же самую больницу, откуда я только что выписался. Приезжали сотрудники московского КГБ, смотрели мою историю болезни. Врач говорит, что я только что выписался. Ему не верят. Сфабриковано. Кагэбэшники стали опрашивать медицинский персонал, те подтвердили. Когда кагэбэшники уехали, главный врач пришел ко мне в палату и попросил меня уйти самому и никому ничего не говорить. Категорически было запрещено говорить об этом – это было подсудное дело. Молчали. С закрытыми ртами ходили. Знаю, что после расстрела вся площадь была залита кровью. Подогнали пожарные машины, смывали с площади кровь, но она так глубоко въелась, что ничего не могли сделать. Тогда всю площадь заасфальтировали. Люди до сих пор боятся рассказывать. Еще не все объявились, не все смогли рассказать".
Жмурин свою раненую руку вылечил дома.
По официальным данным, погибло 24 человека. Частично установлены фамилии убитых: Геннадий Терлецкий (16 лет), Виктор Соловьев (24 года), Василий Мисетов, Петр Вершинин (18 лет), Валентин Драчев (21 год), Арон Шульман (25 лет), Михаил Шахайло (62 года), Федор Лиманцев (45 лет), Владимир Констатинтинов (22 года), Виктор Ситников (26 лет), Виктор Тинин (25 лет), Константин Келен (46 лет), Виктор Гриценко (25 лет), Виктор Ревянки (24 года), Василий Линник (25 лет), Юрий Тимофеев (22 года). 16-летнего Анатолия Артюшенко опознали по профсоюзной книжке. Ветеран Великой Отечественной войны Александр Дьяконов был убит на выходе из магазина.
Кто стрелял в рабочих? Выжившие участники событий предлагают разные версии, но имена стрелявших и отдавших приказы стрелять неизвестны до сих пор. Тела убитых хоронили тайно на заброшенных кладбищах в разных районах Ростовской области: около станицы Тарасовской и под Таганрогом.
Свидетели давали подписку о неразглашении. "Даю настоящую подписку в том, что я предупрежден о строгой ответственности за соблюдение в тайне подготовки и выполнении мною работы по захоронению трупов. Об ответственности за разглашение данной работы и мест захоронения я строжайше предупрежден, вплоть до применения ко мне высшей меры наказания", – говорится в расписке судебно-медицинского эксперта В. В. Левшина, который присутствовал при захоронении трупов 4 июня 1962 года. Расписка хранится в музее истории донского казачества. Там же хранятся несколько свидетельств о смерти. В графе "причина смерти" огнестрельное ранение не указывалось – писали другой диагноз.
Комендантский час и провокаторы
На третий день в Новочеркасске был введен комендантский час. Попал в комендатуру и Борис Гаврилов.
– Нам с моим другом Валерой было интересно узнать, что происходило в городе, мы снова пошли на улицу. Благо, что жили мы на съемной квартире, а не в общежитии, где все контролировалось. Нас задержали и отправили в милицию, но мы смогли отвертеться – показали свои студенческие билеты, и нас выпустили. Там же мы видели несколько странных личностей, которых потом встретили в городе. Эти скользкие личности подходили к людям и начинали их провоцировать, говорили: "Вот же гады, что сотворили", и люди начинали в ответ возмущаться. А я сказал своему товарищу и другим, чтобы они ничего не говорили – это были провокаторы из КГБ, которым нужно поймать недовольных, – вспоминает Гаврилов.
На заводе прошли партийные собрания, на которых осуждались действия митингующих.
– К нам приехал Микоян. Я его видела. Маленький такой. Самое смешное, что перед его приездом в нашем гальваническом цеху заколотили крепко-накрепко дверь, – рассказывает токарь Алла Коцура.
После расстрела советский суд обвинил рабочих в массовых беспорядках. Никто из партийных лидеров не понес уголовного наказания. Директор завода Борис Курочкин был снят с должности, первого секретаря Ростовского обкома партии Александра Басова отправили на дипломатическую работу.
Десятки рабочих были арестованы. Суд над ними проходил с 14 по 20 августа 1962 на территории ККУКС (Краснознаменные кавалерийские курсы усовершенствования командного состава). Это хорошо укрепленный военный городок неподалеку от Новочеркасска.
Семерых человек Верховный Суд РСФСР под председательством Л. Н. Смирнова с участием прокурора А. А. Круглова приговорил к высшей мере наказания. Это были: Борис Мокроусов, обрубщик литья на Новочеркасском станкостроительном заводе; Александр Зайцев, бригадир дойного гурта совхоза имени XXII съезда КПСС Чернышевского района Волгоградской области; Андрей Коркач, электрик электродного завода; Михаил Кузнецов, слесарь электродного завода; Сергей Сотников, токарь НЭВЗа; Владимир Черепанов, слесарь сборочного участка завода Гормаш; Владимир Шуваев, повар Новочеркасской школы-интерната №2. Им предъявили обвинение в массовых беспорядках (статья 79 УК РСФСР) и в бандитизме (статья 77 УК РСФСР).
Разные сроки заключения от 5 до 12 лет получили около двухсот рабочих: суды над ними проходили не только в Новочеркасске, но и в других городах по месту жительства осужденных.
24-летнюю крановщицу Валентину Водяницкую суд приговорил к 10 годам заключения.
– Меня зажали люди на ступеньках перед горкомом, и меня занесло волной вместе с другими рабочими в здание. Вот и вся моя вина. На суде свидетели против меня говорили, что я стояла на балконе и выступала, но этого не было, – рассказывает Водяницкая.
Дома у нее остался трехлетний сын Женя. За ним присматривали соседки до тех пор, пока из деревни не приехала бабушка и не забрала его к себе. Потом ребенок все-таки попал в интернат. Женя несколько лет прожил в интернате, но Водяницкая об этом не знала. Она рассказывает, что в течение пяти лет заключения к ней никто не ездил и писем она не получала.
– Наверное, мать боялась, что ее могут привлечь. В колонии ко всему привыкаешь – к неформальному отношению высокого начальства, когда тебя требуют по ночам. Нас воспитывали – тюремный хор, куда меня записали, исполнял "Песнь о Родине". За примерное поведение я вышла на два года раньше срока – 12 июня 1967 года. Перед моим освобождением мать забрала моего сына из интерната. Приехала домой – сын сидел с мальчиками на ступеньках. Он увидел меня и сказал: "Мамочка моя!" Сын меня узнал, а я его – нет, – говорит Валентина Водяницкая. – Меня никто не брал на работу. Пришлось обратиться в местное отделение КГБ, и только благодаря звонку от них меня приняли на завод. В КГБ запрещали рассказывать про свой лагерный путь. "Меньше распространяйся", – говорили они. Поэтому мы так и делали. С первой зарплаты я купила себе новые туфли – к тюремной неудобной обуви так и не смогла привыкнуть.
"Рот закрой!"
На долгие годы новочеркасские события стали тайной, охраняемой КГБ. Все участки и свидетели событий давали подписку о неразглашении. Алла Яцура, бывший токарь гальванического цеха НЭВЗа, и сейчас не хочет обсуждать, была ли она на площади:
– "Рот закрой!" – вот как нам говорили после расстрела. Все боялись и боятся потому, что рабочие династии продолжаются, и многие по-прежнему работают на НЭВЗе, – говорит она.
– Когда я работал в 80-х годах в Средней Азии, то рассказывал своим сослуживцам о трагедии – душа у меня болела. Но мне не верили. Мои товарищи по работе говорили, что такого быть не может, чтобы советское партийное руководство приказало стрелять в своих же рабочих, – говорит Юрий Антонов, участник демонстрации.
Впервые о расстреле в Новочеркасске официально рассказал Союз рабочих Латвии в 1989 году, опубликовав в своей первой оппозиционной газете "Атмода" статью "С народом – на языке автомата Калашникова".
– Сегодня я вижу, какое у нас окружение. Я не так давно разговаривал со знакомыми ребятами о том, как несправедливо увольняют сотрудников московского Метрополитена за связь с Навальным, – говорит Борис Гаврилов, свидетель расстрела. – У них же семьи, дети, кормить кто их будет, если уволить человека. Ну что за безобразие! И вот мои знакомые ребята ответили: "Правильно Навального посадили. Пусть сидит. Он иностранные деньги получает". Вроде бы нормальные ребята, но они окручены официальной пропагандой. Ясно теперь, с кем я живу.
– Вы посмотрите, что сотворили, – вздыхает другой свидетель новочеркасского расстрела Юрий Антонов. – Сколько брошено зданий. Вместо заводов – развалюхи. Нет машиностроительного завода "Красный Аксай", нет завода по ремонту сложной бытовой техники, стекольного, кирпичного, молочного, станкостроительного, консервного заводов. Издыхают пластмассовый завод и завод по производству карданных деталей. Авиационная промышленность в страшном загоне. Я закончил Всероссийский институт повышения квалификации для руководителей и отлично вижу, что происходит с экономикой. Противно смотреть Петербургский экономический форум. Россию распродают по концессиям. Это ужас. Я живу в страхе за нашу великую Родину. О нас вытирают ноги, что на Западе, что на Востоке. Наш народ сейчас живет одним днем. Очень тяжелая, опасная ситуация, я боюсь, как бы народ не взорвался.
Радио Свобода
В сквере на Дворцовой площади в центре Новочеркасска 2 июня 2021 года собралась небольшая группа людей. Это свидетели расстрела рабочих. Люди каждый год собираются на месте, где убивали демонстрантов.
Несколько человек принесли гвоздики и возложили на памятник – серый камень, на котором выбиты цифры "1962" и православный крест. Шел сильный дождь – цветы быстро намокли. Но люди еще долго не расходились. Они тихо разговаривали и оглядывались по сторонам, стараясь понять, откуда в тот день велась стрельба. Чуть позже подошел Борис Гаврилов, одетый в характерный темно-зеленый плащ советского покроя. В 1962 году он был студентом Новочеркасского политехнического института.
– 2 июня у нас был зачет, и наш преподаватель собрал все зачетки, поставил нам оценки и сказал, чтобы духу нашего не было на улице, – рассказывает Гаврилов. – Но мы все равно пошли на улицу и вместе с рабочими оказались на площади. Милиции не было видно. Прошли в здание горкома. Никого из администрации здесь не было. Окна распахнуты, двери в кабинеты открыты. Мы побродили – делать там было нечего – и стали выходить наружу. Смотрю, на земле лежит автомат, я его взял и отдал какому-то военному. Рабочие тем временем стали выступать с черного кованого балкона. Кричали: "Телеграфируйте Ворошилову! Телеграфируйте Буденному!" Мы послушали, как кричат рабочие, и пошли к выходу из парка. Слышим – выстрелы. Стреляли откуда-то сверху: то ли со второго этажа, то ли с чердака. Я укрылся за памятником Ленину.
Сегодня на этом месте стоит памятник атаману Платову. На гранитном постаменте до сих пор можно найти следы от пуль – с тыльной стороны остались коричневые борозды. От дождя они стали еще заметнее.
– Самое яркое мое воспоминание о тех днях – раненый мужчина опирается на плечо мальчика лет десяти, и они вместе бегут с площади. Все здесь было усеяно ранеными и трупами. Не знаю, почему я остался и не ушел, – говорит Борис Гаврилов и замолкает. – После выстрелов площадь стали убирать от трупов. Я тоже помогал. Убирал. Складывали убитых в кузов большой машины.
На глаза пожилого человека наворачиваются слезы. Бывший летчик Юрий Антонов крепко пожал руку Бориса Гаврилова. Они рады встрече и тому, что остались живы.
– Ничего, мы еще живы и еще помним, что тут творилось, – говорит Юрий Антонов. – Я думаю, что стреляли откуда-то сверху. Причем не только с крыши горкома, но и с других зданий, расположенных по периметру сквера. Рабочие оказались зажатыми с четырех сторон.
— Подписывайтесь на наш телеграм-канал!
Антонов показывает на другие здания, прилегающие к скверу, откуда, по его мнению, велась стрельба. Пули разлетались далеко, пересекая широкий проспект.
– Но сильнее всего стреляли оттуда, – Антонов показывает рукой на здание музея донского казачества, где раньше располагался городской комитет КПСС.
Здание выкрашено белой краской. Черный кованый балкон, откуда выступали рабочие, прося поддержки у Ворошилова и Буденного, в аварийном состоянии – сюда никого не пускают. С 2001 года здесь находится музей истории донского казачества. На первом этаже музея в комнате №20 размещена экспозиция, посвященная трагическим событиям 1962 года. В экскурсионную программу экспозиция не входит – комната на замке. Попасть туда можно только по требованию. Официальные власти тему новочеркасского расстрела по-прежнему замалчивают.
– Не юбилейная дата. Все прячут. Огромную картину про расстрел рабочих директор музея донского казачества Наталья Сиденко приказала спустить вниз, в запасники, чтобы никто ее не видел. Мы возмутились и отправили эту картину в Таганрогский музей. Пусть там люди смотрят – ведь для этого она и написана, чтобы люди смотрели и не забывали. У нас все пытаются схоронить, если власти неудобно, – говорит Виталий Палкин, член фонда "Новочеркасская трагедия".
Александра Яцура работала токарем в одном из самых вредных цехов Новочеркасского электровозоремонтного завода – гальваническом. Именно на этом заводе начались в июне 1962 года протесты рабочих.
– В цехе стояли в несколько рядов огромные ванны с кислотой, куда опускали детали. У нас все защитные фартуки были белые от кислоты. Все говорят, что рабочие стали возмущаться увеличением норм выработки и повышением цен на еду. Нет. Все было не так. Сначала люди по-хорошему вышли попросить директора завода, чтобы он на месяц отсрочил повышение норм выработки. Получалось так, что наша зарплата снижалась на 30%. А надо было платить за съемное жилье и еще кушать. Мы питались плохо. В магазинах давали в нагрузку горох. Если ты покупал крупу, то тебя насильно обязывали купить и горох. Этот горох был везде – даже пирожки с горохом, – рассказывает Александра Яцура. – Вот как директор сказал про пирожки, так люди еще больше стали возмущаться.
– Снабжение продуктами в городе было отвратительное, – подтверждает другой свидетель расстрела Юрий Антонов, – ели пирожки с гороховой начинкой, никаких сладостей не было, а тут еще и на это повысили цены. Жили люди очень тяжело, в "мазанках" – это самодельные хаты из глины. Около завода тоже было много таких "мазанок". Вбивали четыре кола, обвязывали их плетнем из тонких веток, потом все это обмазывалось глиной вперемешку с коровьим навозом. Крышу делали из камыша. Это жилье еще сдавали внаем. Приходилось отдавать 25 рублей в месяц, большую часть заработной платы. В сталелитейном цехе рабочий получал 100 рублей, в ремонтно-строительном цехе – 67–75 рублей в месяц. В цехах была антисанитария. Рабочие жаловались на плохую еду в заводской столовой. На заводе преобладал ручной труд. В одном корпусе на 1500 человек был один туалет. Уровень травматизма среди молодых рабочих достигал 60%, в среднем за год увольнялось около четырех тысяч человек из-за тяжелых условий. А тут еще цены повысили. Я помню, как 1 июня по транзистору сказали: "Дорогие товарищи…" и было сообщено постановление правительства о повышении цен на мясо-молочную продукцию. Вот люди стали собираться и возмущаться.
Центром протеста стал Новочеркасский электровозоремонтный завод (НЭВЗ). Он находится в 11 километрах от центра города.
– На самом деле, в 60-х годах на месте заводоуправления НЭВЗа была одноэтажная проходная, напоминающая чем-то обычную деревенскую хату. На первый взгляда не завод, а забегаловка какая-то. Добирались туда на трамваях, – вспоминает Борис Гаврилов.
"Солдаты были с автоматами "
Сегодня проехать к заводу так же сложно, как и в 60-х годах. Дорога покрыта заполненными водой выбоинами, ливневой канализации здесь никогда не было. Сбоку дороги кое-где видны маленькие домики – это бывшие "мазанки", которые сегодня хозяева обложили кирпичом и сделали к ним пристройки. Ближе к заводу начинаются заброшенные лесопосадки, которые давно не приводили в порядок. Разбитая дорога становится все более опасной, колеса машин проваливаются по самое днище в ямы, куда стекается вода. И так – на протяжении семи-восьми километров. Во время дождя проехать практически невозможно.
Неожиданно сбоку появляется многоэтажное здание заводоуправления – дорога сменяется на широкую площадь, вымощенную тротуарной плиткой. НЭВЗ сегодня – флагман отечественного электровозостроения с чистой прибылью более одного миллиарда рублей.
На здании заводоуправления, сбоку, с трудом можно найти едва заметную серую памятную доску со словами: "Здесь началось стихийное выступление доведенных до отчаяния рабочих…" Нижние строки невозможно прочесть – они стерлись.
1 июня 1962 года в 7.30 утра рабочие стали собираться в группы и обсуждать нововведения: руководство завода объявило о повышении норм выработки, что автоматически снижало заработную плату.
Первыми отказались работать в сталелитейном цехе. Рабочие остановили станки и стали выходить в заводской парк. К ним вышел директор завода Борис Курочкин и приказал вернуться к работе. По словам рабочих, катализатором протестных действий стали слова Курочкина: "Не хватает денег на мясо – ешьте пирожки с ливером".
Юрий Антонов, свидетель трагедии, говорит, что фраза звучала жестче:
– "Жрите пирожки" – вот как сказал директор. Слова директора про пирожки рабочие передавали друг другу, не стесняясь в выражениях.
К концу дня 1 июня уже вся первая смена объявила забастовку. Рабочие включили заводской гудок, построили баррикаду на железной дороге и не пропустили пассажирский состав. Главный инженер завода Елкин попытался остановить рабочих, но его стащили с электровоза, откуда он выступал, разорвали рубашку.
– Мама потом зашивала папину рубаху и плакала, а нас отправила к бабушке, – говорит Елена Перова, дочь инженера Елкина.
На следующий день, 2 июня, не дождавшись ответа от руководства завода и партийных чиновников из Ростовского обкома КПСС, рабочие НЭВЗа сделали самодельные плакаты и двинулись в город. К ним присоединились рабочие с электродного завода, Нефтемаша и завода №17.
– Люди несли флаги, транспаранты, портреты Ленина и Сталина. У моста через речку Тузловка нас встретили стоявшие в три или два ряда танки. Солдаты были с автоматами. Они нас просили не забирать оружие. Мы просочились между танками и пошли дальше. На самом верху, около Триумфальной арки я оглянулся вниз и увидел, как много людей еще шло и шло, колонна растянулась примерно на полтора километра, а может, и больше, – вспоминает Антонов, участник демонстрации.
Танки по приказу командующего Северо-Кавказским военным округом Иссы Плиева должны были открыть огонь по рабочим. Однако командир Матвей Шапошников приказ стрелять по людям не выполнил.
Демонстранты вышли на центральную улицу Ленина (сейчас улица Московская). Переодетые сотрудники КГБ тайно фотографировали предполагаемых зачинщиков. Потом этих людей помечали на снимках красным крестом и подписывали: "Активно призывала и торопила рабочих завода №17 бросать работу и присоединяться к колонне, идущей на Новочеркасск", – указано под фотографией неизвестной женщины из архива КГБ, хранящейся в музее истории донского казачества.
Рабочие хотели изложить свои требования высшим партийным лидерам. В Новочеркасск прибыли секретарь ЦК КПСС Фрол Козлов, первый заместитель Председателя Совета Министров СССР Анастас Микоян, член Президиума ЦК КПСС Андрей Кириленко, председатель Совета Министров РСФСР Дмитрий Полянский, секретарь ЦК КПСС Александр Шелепин. Когда демонстранты стали подходить к городу, партийные чиновники эвакуировались из здания горкома партии и укрылись на территории хорошо укрепленного военного гарнизона неподалеку от Новочеркасска.
Кто отдал приказ о расстреле, по сей день неизвестно – архивные документы засекречены. Нет достоверных данных и о числе убитых. Историкам удалось установить обстоятельства гибели и фамилии нескольких убитых.
"Ходили с закрытыми ртами"
От случайной пули на своем рабочем месте в парикмахерской была убита 40-летняя Антонина Грибова. Парикмахерская находилась через дорогу от площади, где расстреливали рабочих.
Евдокия Слепкова, 24 года, получила "сквозное пулевое ранение брюшной полости, закрытый перелом нижней трети правого плеча", – написано в ее истории болезни. Проведенная хирургом Стояновой срочная операция была безуспешной – Слепкова умерла на следующий день, 3 июня. Обстоятельства гибели 21-летней Антонины Зверевой неизвестны. У 23-летней Александры Москальченко врачам пришлось ампутировать голень после полученного пулевого ранения. 15-летняя Валентина Кобелева была ранена пулей калибра 7,62 мм в ногу. 12-летний Виктор Савченко тоже получил ранения в ноги. Примерно в 12 часов дня Иван Данихно, 26 лет, получил проникающее ранение брюшной полости. После операции он выжил. Швы ему сняли 14 июня. Иван Чемесов, 59 лет, поступил в больницу с тяжелыми ранениями. Ему ампутировали ногу.
Анатолий Жмурин получил ранение в руку, чуть пониже локтя. Полтора года тому назад Жмурин умер. Незадолго до своей смерти он рассказал, как 2 июня 1962 года он ехал на автобусе из железнодорожной больницы, откуда его только что выписали:
"Автобус остановился в центре города – пассажирам объявили, что дальше никто не поедет: танки перекрыли дорогу. Людей было очень много. Я не понимал, что происходит. Я увидел – идет взвод солдат, вооруженных автоматами. Командир взвода – капитан остановился рядом со мной и приказал автоматчикам встать на изготовку для стрельбы. "Расходитесь, будем стрелять", – сказал капитан. Но люди не поверили, что будут стрелять. Когда в меня попала пуля, я не понял, был ошарашен увиденным – вокруг лежали раненые и убитые. Крик. Шум. А они строчат, и строчат, и строчат. Когда выполз из зоны обстрела, я попросил таксиста отвезти меня в ту же самую больницу, откуда я только что выписался. Приезжали сотрудники московского КГБ, смотрели мою историю болезни. Врач говорит, что я только что выписался. Ему не верят. Сфабриковано. Кагэбэшники стали опрашивать медицинский персонал, те подтвердили. Когда кагэбэшники уехали, главный врач пришел ко мне в палату и попросил меня уйти самому и никому ничего не говорить. Категорически было запрещено говорить об этом – это было подсудное дело. Молчали. С закрытыми ртами ходили. Знаю, что после расстрела вся площадь была залита кровью. Подогнали пожарные машины, смывали с площади кровь, но она так глубоко въелась, что ничего не могли сделать. Тогда всю площадь заасфальтировали. Люди до сих пор боятся рассказывать. Еще не все объявились, не все смогли рассказать".
Жмурин свою раненую руку вылечил дома.
По официальным данным, погибло 24 человека. Частично установлены фамилии убитых: Геннадий Терлецкий (16 лет), Виктор Соловьев (24 года), Василий Мисетов, Петр Вершинин (18 лет), Валентин Драчев (21 год), Арон Шульман (25 лет), Михаил Шахайло (62 года), Федор Лиманцев (45 лет), Владимир Констатинтинов (22 года), Виктор Ситников (26 лет), Виктор Тинин (25 лет), Константин Келен (46 лет), Виктор Гриценко (25 лет), Виктор Ревянки (24 года), Василий Линник (25 лет), Юрий Тимофеев (22 года). 16-летнего Анатолия Артюшенко опознали по профсоюзной книжке. Ветеран Великой Отечественной войны Александр Дьяконов был убит на выходе из магазина.
Кто стрелял в рабочих? Выжившие участники событий предлагают разные версии, но имена стрелявших и отдавших приказы стрелять неизвестны до сих пор. Тела убитых хоронили тайно на заброшенных кладбищах в разных районах Ростовской области: около станицы Тарасовской и под Таганрогом.
Свидетели давали подписку о неразглашении. "Даю настоящую подписку в том, что я предупрежден о строгой ответственности за соблюдение в тайне подготовки и выполнении мною работы по захоронению трупов. Об ответственности за разглашение данной работы и мест захоронения я строжайше предупрежден, вплоть до применения ко мне высшей меры наказания", – говорится в расписке судебно-медицинского эксперта В. В. Левшина, который присутствовал при захоронении трупов 4 июня 1962 года. Расписка хранится в музее истории донского казачества. Там же хранятся несколько свидетельств о смерти. В графе "причина смерти" огнестрельное ранение не указывалось – писали другой диагноз.
Комендантский час и провокаторы
На третий день в Новочеркасске был введен комендантский час. Попал в комендатуру и Борис Гаврилов.
– Нам с моим другом Валерой было интересно узнать, что происходило в городе, мы снова пошли на улицу. Благо, что жили мы на съемной квартире, а не в общежитии, где все контролировалось. Нас задержали и отправили в милицию, но мы смогли отвертеться – показали свои студенческие билеты, и нас выпустили. Там же мы видели несколько странных личностей, которых потом встретили в городе. Эти скользкие личности подходили к людям и начинали их провоцировать, говорили: "Вот же гады, что сотворили", и люди начинали в ответ возмущаться. А я сказал своему товарищу и другим, чтобы они ничего не говорили – это были провокаторы из КГБ, которым нужно поймать недовольных, – вспоминает Гаврилов.
На заводе прошли партийные собрания, на которых осуждались действия митингующих.
– К нам приехал Микоян. Я его видела. Маленький такой. Самое смешное, что перед его приездом в нашем гальваническом цеху заколотили крепко-накрепко дверь, – рассказывает токарь Алла Коцура.
После расстрела советский суд обвинил рабочих в массовых беспорядках. Никто из партийных лидеров не понес уголовного наказания. Директор завода Борис Курочкин был снят с должности, первого секретаря Ростовского обкома партии Александра Басова отправили на дипломатическую работу.
Десятки рабочих были арестованы. Суд над ними проходил с 14 по 20 августа 1962 на территории ККУКС (Краснознаменные кавалерийские курсы усовершенствования командного состава). Это хорошо укрепленный военный городок неподалеку от Новочеркасска.
Семерых человек Верховный Суд РСФСР под председательством Л. Н. Смирнова с участием прокурора А. А. Круглова приговорил к высшей мере наказания. Это были: Борис Мокроусов, обрубщик литья на Новочеркасском станкостроительном заводе; Александр Зайцев, бригадир дойного гурта совхоза имени XXII съезда КПСС Чернышевского района Волгоградской области; Андрей Коркач, электрик электродного завода; Михаил Кузнецов, слесарь электродного завода; Сергей Сотников, токарь НЭВЗа; Владимир Черепанов, слесарь сборочного участка завода Гормаш; Владимир Шуваев, повар Новочеркасской школы-интерната №2. Им предъявили обвинение в массовых беспорядках (статья 79 УК РСФСР) и в бандитизме (статья 77 УК РСФСР).
Разные сроки заключения от 5 до 12 лет получили около двухсот рабочих: суды над ними проходили не только в Новочеркасске, но и в других городах по месту жительства осужденных.
24-летнюю крановщицу Валентину Водяницкую суд приговорил к 10 годам заключения.
– Меня зажали люди на ступеньках перед горкомом, и меня занесло волной вместе с другими рабочими в здание. Вот и вся моя вина. На суде свидетели против меня говорили, что я стояла на балконе и выступала, но этого не было, – рассказывает Водяницкая.
Дома у нее остался трехлетний сын Женя. За ним присматривали соседки до тех пор, пока из деревни не приехала бабушка и не забрала его к себе. Потом ребенок все-таки попал в интернат. Женя несколько лет прожил в интернате, но Водяницкая об этом не знала. Она рассказывает, что в течение пяти лет заключения к ней никто не ездил и писем она не получала.
– Наверное, мать боялась, что ее могут привлечь. В колонии ко всему привыкаешь – к неформальному отношению высокого начальства, когда тебя требуют по ночам. Нас воспитывали – тюремный хор, куда меня записали, исполнял "Песнь о Родине". За примерное поведение я вышла на два года раньше срока – 12 июня 1967 года. Перед моим освобождением мать забрала моего сына из интерната. Приехала домой – сын сидел с мальчиками на ступеньках. Он увидел меня и сказал: "Мамочка моя!" Сын меня узнал, а я его – нет, – говорит Валентина Водяницкая. – Меня никто не брал на работу. Пришлось обратиться в местное отделение КГБ, и только благодаря звонку от них меня приняли на завод. В КГБ запрещали рассказывать про свой лагерный путь. "Меньше распространяйся", – говорили они. Поэтому мы так и делали. С первой зарплаты я купила себе новые туфли – к тюремной неудобной обуви так и не смогла привыкнуть.
"Рот закрой!"
На долгие годы новочеркасские события стали тайной, охраняемой КГБ. Все участки и свидетели событий давали подписку о неразглашении. Алла Яцура, бывший токарь гальванического цеха НЭВЗа, и сейчас не хочет обсуждать, была ли она на площади:
– "Рот закрой!" – вот как нам говорили после расстрела. Все боялись и боятся потому, что рабочие династии продолжаются, и многие по-прежнему работают на НЭВЗе, – говорит она.
– Когда я работал в 80-х годах в Средней Азии, то рассказывал своим сослуживцам о трагедии – душа у меня болела. Но мне не верили. Мои товарищи по работе говорили, что такого быть не может, чтобы советское партийное руководство приказало стрелять в своих же рабочих, – говорит Юрий Антонов, участник демонстрации.
Впервые о расстреле в Новочеркасске официально рассказал Союз рабочих Латвии в 1989 году, опубликовав в своей первой оппозиционной газете "Атмода" статью "С народом – на языке автомата Калашникова".
– Сегодня я вижу, какое у нас окружение. Я не так давно разговаривал со знакомыми ребятами о том, как несправедливо увольняют сотрудников московского Метрополитена за связь с Навальным, – говорит Борис Гаврилов, свидетель расстрела. – У них же семьи, дети, кормить кто их будет, если уволить человека. Ну что за безобразие! И вот мои знакомые ребята ответили: "Правильно Навального посадили. Пусть сидит. Он иностранные деньги получает". Вроде бы нормальные ребята, но они окручены официальной пропагандой. Ясно теперь, с кем я живу.
– Вы посмотрите, что сотворили, – вздыхает другой свидетель новочеркасского расстрела Юрий Антонов. – Сколько брошено зданий. Вместо заводов – развалюхи. Нет машиностроительного завода "Красный Аксай", нет завода по ремонту сложной бытовой техники, стекольного, кирпичного, молочного, станкостроительного, консервного заводов. Издыхают пластмассовый завод и завод по производству карданных деталей. Авиационная промышленность в страшном загоне. Я закончил Всероссийский институт повышения квалификации для руководителей и отлично вижу, что происходит с экономикой. Противно смотреть Петербургский экономический форум. Россию распродают по концессиям. Это ужас. Я живу в страхе за нашу великую Родину. О нас вытирают ноги, что на Западе, что на Востоке. Наш народ сейчас живет одним днем. Очень тяжелая, опасная ситуация, я боюсь, как бы народ не взорвался.
Радио Свобода