Боль души на тревожном исходе

Валерий Лебединский

Родился в 1940 году в Кременчуге Полтавской области. Окончил два факультета Одесского государственного университета им. И. Мечникова: юридический (1965) и исторический (1971). Поэт, прозаик, драматург, член Союза писателей Москвы, Союза российских писателей и Союза журналистов России. Автор четырнадцати книг, лауреат литературных премий, главный редактор международного литературного альманаха «Муза». Живёт в Москве.

Россия

…А над Плёсом Левитана,
Над деревней Островно
Даль выходит из тумана,
Чтобы лечь на полотно.

Вдоль тропы, вдоль вечной дали,
Вдоль унылости воды –
Левитановской печали
Потаённые следы.

Эту боль не лечит время,
Как ни мучься, ни проси.
Левитановское бремя –
Тяга к мачехе Руси.

И в заветной тайне Плёса,
В зяблых красках Островно
Боль извечного вопроса
Пропитала полотно.

Левитан

Все годы лучшие – в глуши,
Во днях немой природы.
Господство мысли и тиши,
Тени и непогоды.

А грусть простёрлась далеко,
И сумрак в этой грусти,
Но сердцу любо и легко
В заветном захолустье.

Снега и мартовская голь,
Дар неба над кладбищем.
Мятежна внутренняя боль,
Но мы её и ищем.

И в жгучей теме «Левитан»
Всего пленяет боле
Порыв к трепещущим местам
Своей глубинной боли.

* * *

Я знал слепую Волобуеву,
И скрипача я знал слепого.
Её поэзию, игру его,
И чары музыки, и Слово.

В года усталые и поздние,
В беде, незнаемой дотоле,
Они прошли годину грозную
В смешенье мужества и боли.

Ни плача в строчек излиянии,
Ни слёз в мелодии мажора.
В моих удачах – их влияние,
И в их беде – моя опора.

Песня войны

Красивых нот не наблюдалось,
Простые вроде бы слова,
Но оставалась неба алость,
В печи палимые дрова.

Мороз челябинской деревни,
Промозглый ветер из сеней,
И лютый голод ежедневный,
И иней в окнах всё синей.

И детство шло через такое,
И мы ему ещё должны,
Чтоб после, в недрах непокоя,
Дать поколение войны.

Чтоб жить средь вас в года благие,
Познав уют и благодать,
Чтоб многотрудный нрав России
Своим упорством закалять.

Но хлынет скорбная минута,
Но память хладная всплывёт, –
Пред взором вдруг среди уюта
Ведро опустится на лёд.

И рукавицы ткнутся в прорубь,
В ненастной пагуби пургу,
Где лунный лик в ночную пору
Блестит на зябнущем снегу.

Пронзает стылость по колени,
В подвале уголь на счету,
Где мы для ваших поколений
Роняем детство в нищету.

Живите, юные, радея,
Но мы пока вас застаём,
И память лютая, хладея,
Бредёт на стылый водоём.

Из эвакуации

«Виллис» уже за чертою увала,
Видно, как слева мелькают дворы.
Маму со мною увозят с Урала,
Прочь от кошмара кыштымской поры.

Господи, правда, что кончились муки
Тех четырёх бесконечных годов?
Майская стынь холодит мои руки,
Озеро чуть отошло ото льдов.

Что там, за далью?
Дорога незрима.
Только уж как ни куражится мгла,
Хуже не будет, чем голод Кыштыма,
Горше не станет уральского зла.

* * *

Ну, посмотрел я на Полтаву,
Где земли предков без могил.
В былые будни переправу
Я наконец осуществил.

О боже, мне хватило силы
Зреть безымянные луга.
Ведь земли есть, а где могилы,
Где целый пласт Кременчуга?

Их нет.
Лишь память в застарелом,
Лишь ставший будничным удел.
Лишь стон души
По-над расстрелом
Над восьмисотой грудой тел.

Философский пароход

Философский пароход,
Мир былых страданий.
Тусклый пар и тихий ход,
Даль родимых зданий.

А вдали – лавина вод,
Грозных, бьющих в спину.
Слабо светит мир забот,
Тот, в котором сгину.

Философский пароход,
Глубь души России.
От Стамбула разворот
В новое бессилье.

А пока нам наобум
Уходить в ненастье.
Смесь волнения и дум,
Неугодных власти.

…Ближе, ближе маяки
Чуждой сердцу дали.
Грусть отчаянной строки,
Глубина печали.

Ах, Россия, мой палач,
Бедствия в Париже.
А душа – единый плач,
Ей Россия ближе.

Философский пароход,
Мир былых страданий,
За кормой не виден год
Поздних оправданий.

Стылость горечи в крови,
Крах благих усилий.
Смесь порока и любви –
Горькая Россия.

Отъезд

Средиземное море не наше.
Сколько было раздумий и слёз
В горевой, обездоленной чаше
Болевых и страдальческих грёз.

Всё утратил, но всё же осилил
И подался в счастливый отъезд,
В непокой вдалеке от России,
В дивный рай неизведанных мест.

Но в Россию явилась свобода,
Пала власть, и сменился уклад,
И душа после гнева исхода
В смуте дум возвратилась на лад.

Вот ведь как: говорят, приравняла,
Заменила она паспорта,
И в трагической доле финала
Потускнела былая мечта.

Остудилась горячность порыва,
Призадумался горький отъезд.
Знать, не всё было так несчастливо
В трудной доле покинутых мест.

И душа попросилась обратно,
В ту, призвавшую сердце, Рязань,
Где когда-то чернильные пятна
Заслоняли заветную рань.

И на месте трагичных усилий
Возродился отеческий кров.
Ах ты, горе, больная Россия,
Глубина недосказанных слов.

* * *

Не вышли мы из пандемии,
Не обошли угроз войны.
Чего хотим мы от России,
Чем дни неясные полны?

Такое чувство, что – в блокаде,
Со всех сторон – озлённый вой.
А мы готовы, Бога ради,
К дороге жизни за Невой?

И только гимны ярой силе
На рубеже неясных дней.
Как одиноки мы в России,
Как изолированы в ней.

* * *

Борьба за мир поникла и забыта,
Страна распалась и почти одна.
Сквозь мрак души,
                        сквозь горечь из-за быта
Едва видны былые времена.

Иной настрой. Прицелы по мишени.
Готовность к бою. Выкаты ракет.
Но в сердце гулко павшее движенье
И наш иной в борьбе приоритет.

Высоких целей
Устремленья святы,
И были в той, возвышенной судьбе
В борьбе за мир свои лауреаты
И пафос веры в пламенной борьбе.

И в «Огоньке» портреты кореянок,
В газете «Правда» – немец и француз.
В ушах набат, грохочущий и рьяный,
Единство братских и священных уз.

И что теперь? И так уже и будет?
Но люди живы, миру нужен мир.
В былой стране,
Увы, былые люди
Умели сердцем зажигать эфир.

Пахмутова

Как последняя память мелодий
Той далёкой, в туманах, страны –
Боль души на тревожном исходе,
Ею грустные ноты полны.

Среди серого гвалта эфира,
Бесталанности звуков и слов
Та эпоха из прошлого мира –
Неуёмного времени зов.

Ах ты, памяти стынущий иней,
Ностальгия по канувшим дням.
Провода вдоль напруженных линий
Сквозь минувшее тянутся к нам.

Усть-Илим и тайга голубая,
Ангара до рассветной зари…
Плечи пройденных лет разгибая,
Молодая душа, говори!

Видение

Среди спонтанных сцен-накатов,
Какие память вобрала, –
Галина Волчек и Айтматов
И яркой залы зеркала.

Когда и где, на чьём банкете,
В связи с успехом, но с каким?
Но память греют сцены эти,
Где я, Дубровин и Аким.

Слабеет памяти пружина,
Тускнеют в залах зеркала.
Галина Волчек одержима
В застольной речи у стола.

Фрагменты встреч…
Иных не стало.
Бледнеют краски и уют.
Она и речь, и эта зала
В просветах памяти плывут…

Ода памяти

Когда на Парнасе пошла перебранка,
Когда воцарился в поэзии хлам,
Лариса Васильева, как англоманка,
Из гордых высот озирала бедлам.

Союз её певчий, а с ним и соседи
Всё более вяли в бессилии муз.
Лариса Васильева
Лондонской леди
С укором восприняла павший союз.

Когда распадались последние нити,
Когда из души уплывало добро,
Далёкая Темза, туманящий Сити
Бодрили её золотое перо.

Не сдержана лава. Горит её кратер.
Возвышенны оды далёких огней.
Есть имя Поэта.
Есть память собратьев.
Есть вечное пламя, горящее в ней.

* * *

Суть наступившего, убившего –
Уничтожение души.
Нам не хватает строя бывшего,
Как на полях боёв – тиши.