Топ
"До нас никому нет дела". Уроженка Дагестана – о жизни в сирийском лагере для беженцев после переворота
280
После свержения режима Башара Асада в Сирии узники лагеря для беженцев Аль-Холь на востоке страны ждут своего освобождения. По данным ООН на середину 2023 года, в лагере находятся несколько десятков тысяч человек, большая часть из которых – дети. Это либо семьи боевиков, либо подозреваемые в сотрудничестве с террористическими группировками. Заключенные живут в сложных гуманитарных условиях: у них зачастую нет доступа к чистой питьевой воде, электричества и регулярной медицинской помощи.
К началу военного конфликта в 2011 году на территории Сирии, по разным оценкам, проживало от 15 до 30 тысяч граждан России. В основном это женщины, которые вышли замуж за сирийцев, и их дети. Некоторым позволили вернуться на родину, а позже отправили в колонии.
Редакции удалось найти и поговорить с одной из заключенных Аль-Холь – 42-летней уроженкой Дагестана Таисой (имя изменено). Она жила в Грозном, в январе 2016 года приехала в Сирию, вышла замуж и осталась вдовой. Последние шесть лет она находится в заключении. В интервью сайту Кавказ.Реалии Таиса рассказала о жизни до плена, разочарованиях в Сирии, внутреннем устройстве лагеря Аль-Холь и надежде на свободу после переворота.
"О Сирии не было и речи"
Я родилась в дагестанском Буйнакске в 1982 году в многодетной кумыкской семье. Окончила философский факультет в Ростовском университете и вышла замуж за чеченца. Он был младше меня, занимался продажей машин. Мы уехали жить в Москву, потом переехали в Грозный.
Я быстро освоила чеченский язык, открыла салон красоты, бизнес быстро рос. В Грозном у нас была своя квартира в хорошем районе – я планировала нажить капитал и родить детей. Муж к тому времени потерял должность и увлекся радикальными идеями, втайне от меня он спланировал отъезд на войну в Сирию.
Позже я узнала, что много людей, даже из благополучной Европы, убегали в Сирию к "Исламскому государству". Они видели несправедливость по отношению к верующим мусульманам в своих странах и верили россказням интернет-проповедников, что в Сирии их ожидает шариат и правление по его законам. Сами проповедники при этом никуда не собирались.
Муж стал говорить, что на Кавказе спрос ограничен, начались санкции в отношении России, что теперь он хочет покупать и продавать элитные авто в Саудии и Эмиратах, и уговорил меня переехать. Я закрыла свой бизнес, мы продали квартиру и в начале 2015 года улетели в Стамбул. О Сирии не было и речи.
В Стамбуле он снял мне квартиру и уехал по делам. Мы договорились, что через две недели встретимся, посмотрим город как туристы и уедем в Дубай. Но в условленное время муж не появился. Я стала звонить его знакомым, подняла панику. Вместо мужа ко мне приехал другой человек и сказал, что моего супруга отправили в Сирию.
Я кричала: "Кто позволил отправить супруга без моего ведома? Я это так не оставлю!" Тогда мне предложили отправиться вслед за ним, я согласилась. Из Стамбула на автобусе я доехала до Газиантепа, оттуда на такси до приграничного города Килис. Я ждала пересменки пограничников, чтобы с проводниками незаметно перейти границу. Полтора километра шла пешком со всеми вещами.
На сирийскую сторону меня перевели местные подростки. Там нас встретил пикап и привез к одноэтажному сельскому дому – это был перевалочный пункт, куда доставляли всех новоприбывших.
Там работали русская женщина из Кагалыма и крымская татарка. Они вели себя как тюремные надзирательницы. Забрали мои паспорта и пытались забрать все ценное из багажа. Они приходили сюда как на работу, воровали у вновь прибывших и домой уходили с полными сумками.
Я жила в этом доме три дня, ничего не ела, потому что там было очень грязно, – в целом в Сирии я видела только грязь и антисанитарию. На третий день за мной приехал мой муж. Нас везли более двухсот километров до Ракки какие-то мужчины, а затем выгрузили в очередном распределительном пункте. Я называю их "гадюшниками" – настолько там грязно. Раньше я не встречала вшивых женщин и детей, даже у нас в горах Дагестана живут в европейской обстановке: у всех кухни, ванные, туалеты, канализация. А там на полу лежат матрасы и одеяла от ЮНИСЕФ, все загаженное.
Я упрекала мужа: как ты мог оставить меня в Турции в неведении? Ему нечего было сказать кроме того, что иначе я бы с ним не согласилась. В Сирии он занимался шариатской подготовкой. Рассказал, что с ним его друг, кумык из Ставрополя, который сагитировал его приехать. Тот друг вскоре погиб.
Жить приходилось в общих бараках, но вблизи мужчин нельзя было разговаривать даже шепотом, нельзя было открыть лицо. Но я выбирала минутку поговорить с мужем, плакала, возмущалась.
Я негодовала: куда ты меня привез, как ты влез в это логово? Здесь большинство людей голодные, дома ничего нет, работы нет. Почему не подумал обо мне? Он сказал, что раньше отсюда можно было уехать, но сейчас выхода нет. Вскоре его отправили на военную подготовку. Раньше он никогда не держал в руках оружие, всю жизнь занимался бизнесом, считал деньги.
Через две недели его отряд закинули в тыл к курдам – больше половины отряда в ту же ночь погибли. Несколько суток я не знала, жив муж или нет. Его привезли раненым, чудом уцелевшим.
Называли вероотступниками
Муж был еще с повязками, когда его снова отправили в бой. Опять ранение, его привезли контуженного, достав из-под завалов. Когда его выписали из госпиталя, у нас не было жилья – сначала мы сидели в парке на скамейке, потом нас приютила знакомая грузинка, потом квартировали у женщины из Испании. Жили по неделе то здесь, то там. Везде грязно, каждый тебе на дверь показывает.
Я ужасно себя чувствовала, плакала, умоляла мужа найти дорогу назад и выехать вместе обратно. Если бы функционеры ИГИЛ услышали, нас сразу бы посадили в тюрьму, а потом бы казнили – я знала людей из Дагестана, которые в таких казнях участвовали. Всех, кто желал покинуть это место, называли вероотступниками.
Муж тоже плакал и искал способ выехать, рискуя головой, но ничего не нашел. Он говорил, что пути заминированы, дорога существует только для служащих амнията – это карательный орган, он же служба безопасности ИГИЛ. Они убили тысячи молодых парней, кто поднимал голову и говорил, что здесь все неправильно и нет шариата.
В 2018 году мой муж погиб в бою в Ракке под обломками многоэтажного дома. С тех пор я перестала бояться смерти и вслух говорила, что ИГИЛ – никакое не государство, а бандитская тоталитарная секта, в которой нет ничего общего с исламом. Здесь нет единой власти, только бандитские группировки по интересам: маньяки, убийцы, аферисты, мошенники со всего мира в этом месте собрались. Часть из них уехали от нищеты у себя на родине. Я встречала тех, кто в Сирии впервые съел курицу.
Через три месяца после гибели мужа я вторично вступила в брак. Это был местный арабский врач по имени Нур, интеллигентный человек, боровшийся с властью Асада. Мы дружили, он предложил мне защиту в виде брака – с одинокими женщинами могли жестоко расправиться, это происходило на моих глазах. Мы решили, что вместе уедем в Турцию.
Плен
Я попала в плен в конце декабря 2018 года при попытке побега. Нур сказал, чтобы я выходила с группой женщин, а он проберется ко мне потом. Проводник заявил, что без предоплаты даже не включает в список на выход, и супруг отдал ему за меня 7 тысяч долларов.
Мы выходили ночью, шли 15 километров пешком. В определенном месте нас должен был забрать новый проводник, но мы не добрались – нас отправили в тюрьму в Дейр-эз-Зор. Уверена, что сам проводник и сдал нас в плен. Муж исчез со связи. Если бы он был жив, то дал бы о себе знать. В 2019 году меня переправили в лагерь Аль-Холь.
Со мной была чеченка с тремя детьми и русскоязычные дагестанские семьи. Более 20 тысяч долларов ушли у меня на попытки освободиться, но проводники брали плату и обманывали. Меня неоднократно обокрали, несколько раз избили и пытались убить. Я не могу позволить себе даже элементарные вещи. В лагере у меня забрали оставшиеся деньги и телефон – я стараюсь копить, чтобы покупать новый телефон всякий раз, когда охрана при обыске забирает старый.
На окраине лагеря есть рынок, туда заезжают курдские торговцы. Там же открыли пункт переводов, охрана контролирует входящие средства и берет долю. Даже часть гуманитарной помощи продается нам же за деньги. Торговля идет без налогов, без контроля, это теневой бизнес, громадный оборот. А сколько охрана награбила у нас! Только за этот год было три обыска, и всегда часть нашего добра они уносили.
"Патриотки" ИГИЛ получают переводы от братьев по вере со всего мира. Я живу за счет гуманитарной помощи. Это очень скудный набор продуктов: деревянная шаурма с фалафелем, чечевица на суп и хумус.
У нас с соседками почти пустая и очень бедная палатка. Из обстановки – только матрасы на полу и газовая плитка. Я подрабатываю, когда есть возможность, например, присматривала за детьми за деньги.
Спекулянты из числа пленных здесь открыли свои магазины. Оптом покупают товар, нанимают продавцов, делают наценку 300% на все, еще и обсчитывают. Я лишь раз в неделю покупаю самое необходимое.
Кто побогаче, умудряются устраивать в лагере свадьбы, женят между собой своих детей-подростков. Повитухи, освоившие это ремесло в заключении, принимают роды – дети растут здесь как мусор. Болтаются между палаток с утра до вечера.
Пытки среди своих тоже есть, как и "убийства чести". Есть тюрьма в тюрьме, своя хизба (группа, партия на арабском), ее главари творят расправы над вероотступниками или провинившимися. Охрана лагеря закрывает на это глаза.
Думаю, некоторым заключенным лагеря Аль-Холь нравится такая жизнь, но многие пытаются выбраться. Несколько дней назад из лагеря вышла группа женщин – дорога до Турции с проводником стоила им по 30 тысяч долларов. В позапрошлом году ушла группа из нескольких арабок, с них взяли по 13–15 тысяч долларов. С русскоязычных просят в два раза больше, думают, что мы самые богатые. Большинство россиянок родом из Дагестана, чуть поменьше – из Чечни и Ингушетии.
Со сменой власти в Дамаске у нас почти ничего не поменялось. Лагерь находится далеко от центра событий, и возможно, про нас просто забыли. Освобождают тюрьмы в Дамаске, а мы продолжаем тут страдать.
Я жду освобождения, но тут всё мертво пока. Эти дни морозно, шквальный ветер и буря. Я не выхожу никуда, сижу в палатке одна. До нас никому нет дела.
В российском Министерстве иностранных дел допустили исключение захватившей власть в Сирии группировки "Хайят Тахрир аш-Шам" (ХТШ) из списка террористических организаций. С таким же предложением выступил и глава Чечни Рамзан Кадыров.
8 декабря в Сирии стремительно пал режим Башара Асада, правившего более 20 лет. Сам он бежал из страны и получил убежище в России. Теперь лидеры сирийских повстанцев обещают сформировать новое правительство путем выборов. Одну из ключевых ролей в мятеже против режима Асада сыграла исламистская группировка "Хайят Тахрир аш-Шам" (признана террористической в России, США, Турции) – в нее раньше переходили в том числе выходцы из Северного Кавказа. О том, что события в Сирии означают для северокавказских республик и какую реакцию они вызвали, редакция Кавказ.Реалии поговорила с политологами и активистами.
К началу военного конфликта в 2011 году на территории Сирии, по разным оценкам, проживало от 15 до 30 тысяч граждан России. В основном это женщины, которые вышли замуж за сирийцев, и их дети. Некоторым позволили вернуться на родину, а позже отправили в колонии.
Редакции удалось найти и поговорить с одной из заключенных Аль-Холь – 42-летней уроженкой Дагестана Таисой (имя изменено). Она жила в Грозном, в январе 2016 года приехала в Сирию, вышла замуж и осталась вдовой. Последние шесть лет она находится в заключении. В интервью сайту Кавказ.Реалии Таиса рассказала о жизни до плена, разочарованиях в Сирии, внутреннем устройстве лагеря Аль-Холь и надежде на свободу после переворота.
"О Сирии не было и речи"
Я родилась в дагестанском Буйнакске в 1982 году в многодетной кумыкской семье. Окончила философский факультет в Ростовском университете и вышла замуж за чеченца. Он был младше меня, занимался продажей машин. Мы уехали жить в Москву, потом переехали в Грозный.
Я быстро освоила чеченский язык, открыла салон красоты, бизнес быстро рос. В Грозном у нас была своя квартира в хорошем районе – я планировала нажить капитал и родить детей. Муж к тому времени потерял должность и увлекся радикальными идеями, втайне от меня он спланировал отъезд на войну в Сирию.
Позже я узнала, что много людей, даже из благополучной Европы, убегали в Сирию к "Исламскому государству". Они видели несправедливость по отношению к верующим мусульманам в своих странах и верили россказням интернет-проповедников, что в Сирии их ожидает шариат и правление по его законам. Сами проповедники при этом никуда не собирались.
Муж стал говорить, что на Кавказе спрос ограничен, начались санкции в отношении России, что теперь он хочет покупать и продавать элитные авто в Саудии и Эмиратах, и уговорил меня переехать. Я закрыла свой бизнес, мы продали квартиру и в начале 2015 года улетели в Стамбул. О Сирии не было и речи.
В Стамбуле он снял мне квартиру и уехал по делам. Мы договорились, что через две недели встретимся, посмотрим город как туристы и уедем в Дубай. Но в условленное время муж не появился. Я стала звонить его знакомым, подняла панику. Вместо мужа ко мне приехал другой человек и сказал, что моего супруга отправили в Сирию.
Я кричала: "Кто позволил отправить супруга без моего ведома? Я это так не оставлю!" Тогда мне предложили отправиться вслед за ним, я согласилась. Из Стамбула на автобусе я доехала до Газиантепа, оттуда на такси до приграничного города Килис. Я ждала пересменки пограничников, чтобы с проводниками незаметно перейти границу. Полтора километра шла пешком со всеми вещами.
На сирийскую сторону меня перевели местные подростки. Там нас встретил пикап и привез к одноэтажному сельскому дому – это был перевалочный пункт, куда доставляли всех новоприбывших.
Там работали русская женщина из Кагалыма и крымская татарка. Они вели себя как тюремные надзирательницы. Забрали мои паспорта и пытались забрать все ценное из багажа. Они приходили сюда как на работу, воровали у вновь прибывших и домой уходили с полными сумками.
Я жила в этом доме три дня, ничего не ела, потому что там было очень грязно, – в целом в Сирии я видела только грязь и антисанитарию. На третий день за мной приехал мой муж. Нас везли более двухсот километров до Ракки какие-то мужчины, а затем выгрузили в очередном распределительном пункте. Я называю их "гадюшниками" – настолько там грязно. Раньше я не встречала вшивых женщин и детей, даже у нас в горах Дагестана живут в европейской обстановке: у всех кухни, ванные, туалеты, канализация. А там на полу лежат матрасы и одеяла от ЮНИСЕФ, все загаженное.
Я упрекала мужа: как ты мог оставить меня в Турции в неведении? Ему нечего было сказать кроме того, что иначе я бы с ним не согласилась. В Сирии он занимался шариатской подготовкой. Рассказал, что с ним его друг, кумык из Ставрополя, который сагитировал его приехать. Тот друг вскоре погиб.
Жить приходилось в общих бараках, но вблизи мужчин нельзя было разговаривать даже шепотом, нельзя было открыть лицо. Но я выбирала минутку поговорить с мужем, плакала, возмущалась.
Я негодовала: куда ты меня привез, как ты влез в это логово? Здесь большинство людей голодные, дома ничего нет, работы нет. Почему не подумал обо мне? Он сказал, что раньше отсюда можно было уехать, но сейчас выхода нет. Вскоре его отправили на военную подготовку. Раньше он никогда не держал в руках оружие, всю жизнь занимался бизнесом, считал деньги.
Через две недели его отряд закинули в тыл к курдам – больше половины отряда в ту же ночь погибли. Несколько суток я не знала, жив муж или нет. Его привезли раненым, чудом уцелевшим.
Называли вероотступниками
Муж был еще с повязками, когда его снова отправили в бой. Опять ранение, его привезли контуженного, достав из-под завалов. Когда его выписали из госпиталя, у нас не было жилья – сначала мы сидели в парке на скамейке, потом нас приютила знакомая грузинка, потом квартировали у женщины из Испании. Жили по неделе то здесь, то там. Везде грязно, каждый тебе на дверь показывает.
Я ужасно себя чувствовала, плакала, умоляла мужа найти дорогу назад и выехать вместе обратно. Если бы функционеры ИГИЛ услышали, нас сразу бы посадили в тюрьму, а потом бы казнили – я знала людей из Дагестана, которые в таких казнях участвовали. Всех, кто желал покинуть это место, называли вероотступниками.
Муж тоже плакал и искал способ выехать, рискуя головой, но ничего не нашел. Он говорил, что пути заминированы, дорога существует только для служащих амнията – это карательный орган, он же служба безопасности ИГИЛ. Они убили тысячи молодых парней, кто поднимал голову и говорил, что здесь все неправильно и нет шариата.
В 2018 году мой муж погиб в бою в Ракке под обломками многоэтажного дома. С тех пор я перестала бояться смерти и вслух говорила, что ИГИЛ – никакое не государство, а бандитская тоталитарная секта, в которой нет ничего общего с исламом. Здесь нет единой власти, только бандитские группировки по интересам: маньяки, убийцы, аферисты, мошенники со всего мира в этом месте собрались. Часть из них уехали от нищеты у себя на родине. Я встречала тех, кто в Сирии впервые съел курицу.
Через три месяца после гибели мужа я вторично вступила в брак. Это был местный арабский врач по имени Нур, интеллигентный человек, боровшийся с властью Асада. Мы дружили, он предложил мне защиту в виде брака – с одинокими женщинами могли жестоко расправиться, это происходило на моих глазах. Мы решили, что вместе уедем в Турцию.
Плен
Я попала в плен в конце декабря 2018 года при попытке побега. Нур сказал, чтобы я выходила с группой женщин, а он проберется ко мне потом. Проводник заявил, что без предоплаты даже не включает в список на выход, и супруг отдал ему за меня 7 тысяч долларов.
Мы выходили ночью, шли 15 километров пешком. В определенном месте нас должен был забрать новый проводник, но мы не добрались – нас отправили в тюрьму в Дейр-эз-Зор. Уверена, что сам проводник и сдал нас в плен. Муж исчез со связи. Если бы он был жив, то дал бы о себе знать. В 2019 году меня переправили в лагерь Аль-Холь.
Со мной была чеченка с тремя детьми и русскоязычные дагестанские семьи. Более 20 тысяч долларов ушли у меня на попытки освободиться, но проводники брали плату и обманывали. Меня неоднократно обокрали, несколько раз избили и пытались убить. Я не могу позволить себе даже элементарные вещи. В лагере у меня забрали оставшиеся деньги и телефон – я стараюсь копить, чтобы покупать новый телефон всякий раз, когда охрана при обыске забирает старый.
На окраине лагеря есть рынок, туда заезжают курдские торговцы. Там же открыли пункт переводов, охрана контролирует входящие средства и берет долю. Даже часть гуманитарной помощи продается нам же за деньги. Торговля идет без налогов, без контроля, это теневой бизнес, громадный оборот. А сколько охрана награбила у нас! Только за этот год было три обыска, и всегда часть нашего добра они уносили.
"Патриотки" ИГИЛ получают переводы от братьев по вере со всего мира. Я живу за счет гуманитарной помощи. Это очень скудный набор продуктов: деревянная шаурма с фалафелем, чечевица на суп и хумус.
У нас с соседками почти пустая и очень бедная палатка. Из обстановки – только матрасы на полу и газовая плитка. Я подрабатываю, когда есть возможность, например, присматривала за детьми за деньги.
Спекулянты из числа пленных здесь открыли свои магазины. Оптом покупают товар, нанимают продавцов, делают наценку 300% на все, еще и обсчитывают. Я лишь раз в неделю покупаю самое необходимое.
Кто побогаче, умудряются устраивать в лагере свадьбы, женят между собой своих детей-подростков. Повитухи, освоившие это ремесло в заключении, принимают роды – дети растут здесь как мусор. Болтаются между палаток с утра до вечера.
Пытки среди своих тоже есть, как и "убийства чести". Есть тюрьма в тюрьме, своя хизба (группа, партия на арабском), ее главари творят расправы над вероотступниками или провинившимися. Охрана лагеря закрывает на это глаза.
Думаю, некоторым заключенным лагеря Аль-Холь нравится такая жизнь, но многие пытаются выбраться. Несколько дней назад из лагеря вышла группа женщин – дорога до Турции с проводником стоила им по 30 тысяч долларов. В позапрошлом году ушла группа из нескольких арабок, с них взяли по 13–15 тысяч долларов. С русскоязычных просят в два раза больше, думают, что мы самые богатые. Большинство россиянок родом из Дагестана, чуть поменьше – из Чечни и Ингушетии.
Со сменой власти в Дамаске у нас почти ничего не поменялось. Лагерь находится далеко от центра событий, и возможно, про нас просто забыли. Освобождают тюрьмы в Дамаске, а мы продолжаем тут страдать.
Я жду освобождения, но тут всё мертво пока. Эти дни морозно, шквальный ветер и буря. Я не выхожу никуда, сижу в палатке одна. До нас никому нет дела.
В российском Министерстве иностранных дел допустили исключение захватившей власть в Сирии группировки "Хайят Тахрир аш-Шам" (ХТШ) из списка террористических организаций. С таким же предложением выступил и глава Чечни Рамзан Кадыров.
8 декабря в Сирии стремительно пал режим Башара Асада, правившего более 20 лет. Сам он бежал из страны и получил убежище в России. Теперь лидеры сирийских повстанцев обещают сформировать новое правительство путем выборов. Одну из ключевых ролей в мятеже против режима Асада сыграла исламистская группировка "Хайят Тахрир аш-Шам" (признана террористической в России, США, Турции) – в нее раньше переходили в том числе выходцы из Северного Кавказа. О том, что события в Сирии означают для северокавказских республик и какую реакцию они вызвали, редакция Кавказ.Реалии поговорила с политологами и активистами.