Пишу о том, что болит. Известное литературное издание опубликовало рассказы автора из Магнитогорска

Алину Чинючину читатели «МР-инфо» знают как отличного психолога, чьи советы на страницах нашей газеты помогли многим, но помимо этого она – интересный писатель, лауреат нескольких литературных премий, автор двух изданных книг и нескольких, еще ждущих выхода, публикаций в журналах и сборниках.

Три рассказа Алины Равильевны вышли в августовском номере «Роман-газеты», и эта публикация вдохновила на встречу с автором. Особенно учитывая тот факт, что магнитогорцев в этом журнале не публиковали последние лет 15.

— Алина, расскажи, как началось твое творчество?

— В 12 лет благодаря фильму «Гардемарины, вперед!» я заинтересовалась и надолго увлеклась историей. Романтика, прошлое, любовь… Первое, что я начала писать, были маленькие романтические не то эссе, не то стихи в прозе – тогда мне было лет 13. К 16 из них стало получаться что-то относительно приличное, а осмысленные литературные попытки начались лет с 18-20. В то время я писала рассказы в жанре фэнтези и много фанфиков (от англ. fan fiction – проза фанатов, прим ред.) по Дж. Р. Р. Толкину, собственно, моя первая книга – «Осенние сказки» вся и состоит из сказок и фэнтези.

Потом, году к 2007-му, эти рассказы «докатились» до первого большого романа в жанре фэнтези – «Сказка о принце», он пока не издан. Этот роман выложен на литературных сайтах, и мне до сих пор рисунки присылают к нему, клипы. Читатели в интернете книгу хвалят, но из-за того, что в ней нет «рек крови и брутальных мужиков с мечами», ее не берут в издательства.

Этот мир получился ярким, явно не придуманным, а «увиденным» — я его во сне увидела. К слову, именно после нее я стала понимать, чем отличается «живой» текст от «мертвого». Ведь можно описать абсолютно ходульным языком настоящий мир, и текст будет живым, а стиль в случае необходимости сможет поправить редактор. А можно обладать хорошим языком, но мир, который ты описываешь, и сам текст – абсолютно мертвый.

Со временем стали писаться и рассказы о реальном мире. Сейчас сказок (за исключением маленьких кулинарных зарисовок из серии «Сказки тетушки Магды») я не пишу совсем. Видимо, сказок в душе не стало. Зато реалистичная проза более-менее получается.

— Кого бы ты назвала своими учителями, вдохновителями?

— Самые первые учителя – В. Крапивин и К. Паустовский. Прозу Паустовского я люблю с 16 лет и перечитываю до сих пор, когда мне плохо. Это потрясающий автор. Я очень чувствительна к языку, и когда беру читать новую книгу, для меня стиль – первый показатель. У Паустовского есть как очень объемные и богатые по языку вещи, так и настолько лаконичные маленькие рассказы (в основном военные), что ни слова не уберешь и не прибавишь.

На творчестве Владислава Крапивина я выросла. Когда в 2007 году поехала в Каменск-Уральский на Всероссийское совещание молодых писателей, то увидела его вживую: он вел семинар детской прозы. И хорошо, что я оказалась на другом семинаре, потому что при взгляде на него у меня здравый смысл улетучивался полностью, оставалось только: «Ой, Крапивин!». Владислав Петрович охотно шел на контакт, с ним можно было поговорить, но я забывала при виде него все и так его ни о чем и не спросила, только попросила подписать книгу на память.

Очень многое дали мне книги Юрия Нагибина. Какое-то время я писала под его влиянием, но потом перестала. Он очень емок по языку, а у меня так не получалось, и без этого было слишком многословно. Что-то берешь у одного, что-то у другого – можно и Антона Чехова назвать в их числе, и Нарине Абгарян, и Ремарка, и Толкина, и Пушкина, у которого бы всем поучиться лаконичности прозы.

— Я знаю, что ты посещала и магнитогорские  литобъединения…

— Да, в 2005-2009 годах. Тогда в Магнитогорске было 2 лито: одно Александра Павлова, «Магнит», при «Магнитогорском металле», и второе — при «Магнитогорском рабочем», которое вел Юрий Федорович Ильясов. Я ему очень благодарна! Даже не столько за конкретную работу с текстом, индивидуальные занятия – он все-таки больше поэт, сколько за то, что он давал нам возможность учиться друг у друга и у него самого. Именно там я стала видеть чужие тексты и понимать ошибки в своих. Спасибо ему и за издание сборников. Очень жаль, что последние годы о Юрии Федоровиче забыли, такое ощущение, будто его и не было, а он много сделал для магнитогорской литературы и для молодых авторов.

В лито было немало хороших ребят, с Еленой ХОЛОДОВОЙ мы особенно подружились. Я туда ходила года 4 и благодаря Ильясову смогла поехать в 2007 году на всероссийский форум молодых писателей. Там я познакомилась с Александром КЕРДАНОМ, председателем Екатеринбургского отделения Союза писателей России. И когда я на семинаре прозы читала свой рассказ, он сказал: «Это самое сильное, что я слышал на сегодня. Если есть книга, готов подписать рекомендацию на принятие в Союз». Но у меня тогда книги не было.

Юрий Федорович же помог мне сделать вторую книгу – при МаГУ выпускалась серия «Гармонии таинственная власть», где публиковали по большей части молодых. Я успела туда попасть, и после меня вышло еще 1-2 книги, а потом Юрий Федорович умер.  Елена Холодова пыталась это дело продолжать, но после несколько книг прикрыли эту серию, а потом перестал существовать и МаГУ.

Публиковалась в сборниках местного литобъединения. Зимой этого года 4 моих рассказа вышли в сборнике «Покатилось жизни колесо» издательства «Вече», была публикация в петербургском журнале «Изящная словесность» в конце прошлого года и много других.

— Я знаю, что на твоем счету немало литературных побед…

— Да, первая — еще когда я только начала писать, в 1993, кажется, году. При «Магнитогорском рабочем» проводился конкурс одного рассказа, председателем жюри был Владилен Машковцев. И сразу — первое место. Первая моя «зарплата» — 1000 рублей, по тем временам очень хорошо. Мне было 13.

На награждении было много ребят моих лет, я уже потом узнала, что это – литературный кружок Натальи СОБОЛЕВОЙ. Сидели такие дружные, Олег ФРОЛОВ (ныне — редактор «Магнитогорского металла» — прим. ред.) там был. И когда стали разбирать работы, Владилен Иванович меня спрашивает: «Ты чья? Павловская или соболевская?». А я хлоп-хлоп глазами: я, говорю, ничья, я сама по себе. Все в хохот…

Это было из серии «Старик Державин нас заметил и, в гроб сходя, благословил». Он меня тогда очень хвалил и сказал, что надо продолжать.

Потом был 1994 год, литературный конкурс «Дебют» при клубе «ЭГО», опять первое место и приличная премия, на нее я купила юбку и книгу Стругацких.  Потом много где еще участвовала, выигрывала. Меня даже занесло в журнал «Дарьял» в Северной Осетии – я тогда рассылала веером свои рассказы по сетевым конкурсам, и мне написали, что я там заняла какое-то место.

— У тебя лежит уже несколько готовых, но не изданных книг. Почему?

— Это моя вечная беда. В крупные издательства – «Эксмо», «АСТ» не попасть. А издавать за свой счет у меня, во-первых, нет возможности, а во-вторых, я считаю это неправильным, принципиально. Поэтому, к слову, я в последние годы и не участвовала в Южноуральском литературном конкурсе – нужны недавно вышедшие книги, а их нет.

— Как приходят в голову сюжеты, идеи будущих произведений?

— Я как степной акын: что вижу, про то пою, говорю о том, что зацепит. Есть высказывание, что поэт должен быть голодным, хотя, по-моему, это чушь. Но точно, что ты можешь писать хорошо только про то, что у тебя болит. Может быть, другие люди и пишут по-другому: придумывают сюжет… конечно, я его тоже прОдумываю, но не прИдумываю – корни всегда в жизни вокруг.

К примеру, мою последнюю книгу «Небо, в которое не стыдно смотреть» я честно попыталась «придумать головой», но в итоге не смогла. Все равно в глубине души есть живая история, которую я хотела бы рассказать. Собственно, историческая часть в этой книге – самая сильная, на мой взгляд, именно поэтому. Сейчас многие ищут свои корни, гордятся тем, что они – потомки репрессированных. А меня вопрос зацепил: что чувствует человек, когда узнает, что его прадед был на другой стороне? Я вообще многие свои проекты начинаю с вопросов, и это не только книги.  А когда стала писать «из головы», а не от сердца, то поняла, что текст – мертвый, начисто. Забросила. Потом были президентские выборы 2018 года, в школе – а я тогда работала школьным психологом — было очень тяжело. Меня это все долго не отпускало, и я поняла, что единственный способ от этих мыслей избавиться – написать. Я соединила эти две истории, и текст стал живым.

А вообще я могу идти по улице и поймать ощущение. Могу «увидеть картинку», не зная, откуда она приходит. Могу захотеть рассказать историю, которая зацепила неизвестно чем. Могу читать книгу, которая мне нравится, и, увлекшись языком, понять, что что-то изнутри просится наружу.  Но лучше всего получаются вещи, которые словно кто-то тебе диктует. Такова была «Сказка о принце», многие мои маленькие рассказы.

— В твоей реалистичной прозе очень целостные, живые персонажи. Как они получаются такими?

— Обычно живыми получаются, когда что-то болит. Есть у меня целый цикл рассказов, который я бы хотела посвятить бабушке и деду. Он по большей части исторической направленности, о людях, которые жили в прошлом столетии, и написан под влиянием семейных историй. Таких историй у каждого из нас много. К примеру, в рассказе «Ляльки» я почти ничего не меняла, а в «Свидании», который опубликован в «Роман-газете», — не семейная история, но подумалось: а что было бы если бы…  Я очень надеюсь, что этот цикл я увижу на бумаге и с полным правом смогу поставить там посвящение их памяти. И новая моя книга тоже посвящена именно им, хотя и не только им.

Свои тексты я «выхаживаю» — чтобы их оформить, мне надо ходить или делать руками что-то, не требующее внимания. Сколько я пирогов сожгла, пока писала – не передать.

Часть историй родилась благодаря моей работе психолога, часть — на основе реальных наблюдений, благо школьная жизнь дает немало материала.

— В ком из персонажей ты видишь себя? С кем готова подружиться, а с кем – наоборот?

— В каких-то моментах я есть в каждом из них, иначе я бы не могла их написать. Это не обязательно главные персонажи, могут быть и второстепенные. В ком-то больше, в ком-то меньше, в ком-то я реальная, в ком-то прошлая, в ком-то – какой могла бы быть, в ком-то та, какой хотела бы быть, или даже я – где-то над ними, но в каждом тексте все равно я есть.

— Расскажи подробнее о своей последней книге, «Небо, в которое не стыдно смотреть».

— Изначально она родилась, как я уже говорила, из вопроса: что чувствует человек, у которого предок был на другой стороне, не среди тех, в кого стреляли, а, условно говоря, стрелял он сам? Этот персонаж, Иван – выдуманный, хотя в тех исторических вставках, что есть в книге, формулировки списаны из семейных архивных документов. Наша семейная история обычная для Магнитогорска: раскулаченные, сосланные из Татарии… Я – «кулацкое отродье», да еще и «богатая невеста», как выяснилось: у одного моего прадеда было земли арендованной 40 гектар, стадо коров, 4 лошади, дом хороший, веялка, молотилка, работников наемных много. Брат второго моего прадеда в Казани мечети строил, еще один прадед купцом был, а тот, чья история легла в основу книги, был в числе руководителей «вилочного восстания», в 1920 году охватившего Татарию, Башкирию и часть Оренбургской области. Оно началось с того, что крестьяне увидели, как варварски обращаются с собранным по продразверстке хлебом, оставив в ноябре загнивать под открытым небом, взяли вилы и пошли на власть. Руководителями было несколько белогвардейских офицеров, пара юнкеров, а мой прадед был, видимо, предводителем в своей деревне, по сохранившимся документам сложно понять.

Я начала раскапывать семейный архив с осознания того, что этот прадед, отец моей любимой бабушки, пропал. В 1931 году их раскулачили, выслали отдельно мать с семерыми детьми, отдельно отца, и больше они его никогда не видели. Мне хотелось узнать, где его могила. По документам они, якобы, встретились с семьей на пересыльном пункте, прибыли сюда вместе, и место смерти – Магнитогорск, но бабушка говорила, что с ареста они ничего о нем не знали.

Все как обычно тогда: землянки, дети воровали картофельные очистки на свалке и уголь на станции, потому что для взрослых – уголовная ответственность. Работали. Построили себе дом, а их из него обратно выселили в землянку – раскулачили второй раз. Бабушке было 10. У нее было 4 брата и сестра. Самый маленький, трехлетка, умер в первую же зиму.

Про деда знаю меньше. Он сидел с 1936 по 1941, 58 «политическая» статья. Может, сказал где-то лишнее – болтун был страшный. Есть у нас семейная легенда. Дед сидел на севере, в Севжелдорлаге, и, как я понимаю, мыл там золото. И у него был товарищ по нарам, рядом они лежали, в прошлом — большой начальник, и его неожиданно освободили. Уезжая, этот товарищ сказал, что постарается деда вытащить. Через какое-то время он действительно вернулся, а дед к тому времени умирал от дистрофии, товарищ его даже не узнал. Но вытащил. Если бы не этот человек, нас бы не было.

Я не знаю, правда это или нет. Знаю, что дед всю жизнь проработал в «Востокметаллургмонтаж», и там одно время был руководитель, с которым дед дружил, в кабинет мог зайти запросто. Я подумала, не тот ли это товарищ. Что удивительно, несколько лет назад я нашла его сына. Он мне написал, что его отец заботился о заключенных, которые у него работали, про деда моего точно он не знает, но все может быть. И если это правда, то дай бог этому человеку там легких дорог, а его потомкам – доброго здоровья.

— Но ты говорила, что в книге две сюжетных линии…

— Вторая линия рождена на основе личных впечатлений, притом, не самых радостных. Я не могу сказать, что этот персонаж, Наталья, списана с меня: что-то я изменила, что-то преувеличила, получилась такая немного наивная девочка-учительница. Мне очень хотелось показать изнутри тот сложный мир, в котором работают наши учителя, и саму систему образования. В ней много чисто учительских моментов. А во-вторых, хотелось вылить из себя все то, что творилось весной 2018 года, и ощущения эти глазами педагогов.

Сейчас, когда я вижу, как нападают на учителей в Белоруссии в связи с их выборами, у меня в душе нарастает протест, потому что они – заложники системы. В книге я попыталась показать, как система корежит душу человека. И основная мысль: тогда, в 1930-е многих сломали. У Ивана был единственный способ побега – смерть. Теперь, в 21-м веке, моя героиня раздумывает о побеге из школы, но все-таки принимает решение остаться и идти наперекор ради своих учеников – это то, что и меня держало в школе долгие годы. И есть надежда, что в дальнейшем наши дети переживут следующий виток истории еще легче, что им удастся не только сохранить себя, но и разорвать порочный круг лжи, фальши и подлости, которые творит с людьми любая система.

Все эти школьные истории – о реальных людях, которых я знаю. Я не обеляю педагогов, среди них есть всякие, но мне хотелось показать, как именно они становятся «всякими». Хотелось бы, чтобы те, кто прочитал эту книгу, хоть немного изменил свое мнение об учителях.

Отмечу, что все школьные сцены я давала читать сыну, ему 16 лет, и он делал замечания, редактировал вплоть до реплик. У меня там есть мальчишка, Никита, который появился случайно, но очень живым – это частично мой сын, частично – те «трудные подростки», с которыми я работала в школе.

— И в завершение давай о планах на будущее.

— Это пока даже не идея, а только намеки, и я не уверена, что у меня получится. Во-первых, хочется написать историю своего прадеда, жизнь их семьи в последний год в деревне и в ссылке. Но меня останавливает незнание жизни татарской деревни того времени изнутри.

А вторая идея – попробовать описать ситуацию выхода человека из депрессии. У моего любимого автора Дугласа Кеннеди есть книга, где описана послеродовая депрессия. И мне хотелось бы рассказать об одном из путей выхода из депрессии, может быть, это тоже кому-то поможет.

Произведения Алины Чинючиной можно почитать на этом сайте и здесь.