Новое о Красноярске

Когда слышишь собственный голос в записи, его не узнаёшь. Мы все слышим себя не так, как слышат нас другие. То же и прототип персонажа – не узнаёт себя в литературном отражении и обижается, полагая, что искажение намеренное, хотя другие опознают его сразу и без подсказок. То же и город – вряд ли он с чувством радостного узнавания будет разглядывать себя в зеркале, предложенном праздным гостем. Пусть тот и не злоумышлял. Тем более такой самодостаточный, крутонравный и щедрый на фокусы город, как этот.

Так вот. Своего последнего в этом году комара я проглотил в конце сентября в Красноярске на выходе из гостиницы, когда осень уже бросала на город свои дожди. Но вкус комара остался неизведанным – минуя сосочки языка с их чувствительными почками, он влетел прямо в горло. Забыл бы, но напомнили птицы. Енисей в этот год обмелел, на обнажившихся косах и выступивших из воды камнях расселись трясогузки – качали хвостами, быстро вспархивали, хватая зазевавшуюся над водяным вьюном муху, и, довольные охотой, снова ловко садились на каменные лбы. Им это дело было в охотку, я же там, у гостиницы, едва откашлялся.

Есть люди, которым не хватает в жизни огня, – обыденность кажется им такой пресной, что за обеденным столом они, не снимая пробы, перчат харчо и досаливают в тарелке солёный огурец. Красноярск не оставляет таким людям шанса проявить характер – здесь смертельно хочется жить и жить в том порядке вещей, который городом предложен. Сибиряки упорны и непоседливы. Заветное правило петербуржца «один день – одно дело» тут не работает. Очки сноба, через которые видишь, что все вокруг пьяные, один ты в пиджаке, слетают здесь с носа, и город кружит тебя в своём событии/со-бытии. И желания внезапно делаются тут так велики, что захоти ты окунуться в Енисей, от одного этого намерения обмелевшая река выйдет из берегов. Что поделать, у города широкая натура, и он предлагает жить в своих масштабах. Ему всё равно, что ты привык иначе, – добившись необычайного, он требует невозможного. И ты стараешься, высунув от усердия язык, как малыш, вырезающий из бумаги снежинку.

Пару лет назад прочитал в новостной ленте: после чемпионата мира по футболу 2018 года в России пропали две тысячи иностранных болельщиков. Развеялись без следа – въехали по карте болельщика, а обратно не выехали. Растворились в просторах – не найти и не вымести. Трудно понять этот факт, если не путешествуешь по России. А если путешествуешь, вполне осознаёшь – потеряться, пропасть (в метафизическом смысле) здесь можно на раз-два. Порой чувствуешь, что и сам растворяешься, и это чувство упоительно – таешь, как сахар в чае.

Я таял в Красноярске. Он окружил меня чудесами – лужи блестели, как напоказ, голубь переходил улицу по пешеходному переходу, в небе ворковала кудлатая туча, вечерние огни ломались в танце... Ещё бы немного, и пропал. Красноярск словно давал гостю возможность почувствовать себя счастливым. И он исполнил бы замысел, если б не одно обстоятельство: рай – это то, что всегда отложено на потом. Какое-то недостижимое «потом». Так что пусть эта страница для всех, как и для меня, останется самой чистой.

Павел Крусанов,
писатель, Санкт-Петербург

P.S. Зря Красноярск жмётся со своим заветным орехом – мог бы и не сквалыжничать. Шишки растут в лесу прямо над головой, а ценник просит за килограмм кедрового грильяжа без малого пять тысяч.