Первый военный трибунал над немецкими нацистскими военными преступниками в СССР.

Этот квартал меньше других пострадал от немецких факельщиков и от немецких бомб. На улице выделяется большой двухэтажный дом, от которого остались только стены. Перекрытия, потолки провалились. На стенах следы огня. Сохранилась лестница, по которой можно подняться на второй этаж. Среди груды битых кирпичей, среди мусора — исковерканные, скрученные узлами железные койки. Они стояли рядами внизу и сваливались сверху.

Если раскопать кирпичные груды, можно найти человеческие останки — сожженные кости, обгоревшие клочья. Здесь, в этом доме, было совершено гитлеровцами чудовищное преступление.

О нем скупо, строгими словами сообщает обвинительное заключение. О нем прерывающимися от волнения голосами, с ужасом от воспоминаний рассказывали суду оставшиеся в живых свидетели.

Здесь в марте 1943 года немцы сожгли заживо, расстреляли до тысячи русских раненых красноармейцев. Все они не могли двигаться. С ними остались врачи, сестры. Уничтожение было произведено с исключительной, вероломной, обдуманной жестокостью. В нем принимали участие немецкие офицеры-эсэсовцы, солдаты, также немецкие врачи. Злодеи предполагали, что никаких следов от их преступления не останется. Они совершили свое черное, подлое дело, как преступники, так, чтобы никто впоследствии не узнал.

Но им не удалось уничтожить поголовно всех. Уцелела небольшая группа, среди них профессор Катков, доктор Джинчвиладзе, сестра Сокольская. И теперь раскрывается страшная картина, становится известным все, что происходило в дни 13 марта и в последующие дни.

Уничтожение раненых красноармейцев было задумано гитлеровскими верхами, командовавшими в Харькове. Это не был какой-либо исключительный случай. Уничтожение раненых красноармейцев происходило и происходит всюду, где побывали 4«шы. Это — система. Об этом говорит обильный материал, рассмотренный судом в Харькове, об этом рассказали на суде немцы — и подсудимый Лангхельд, и свидетель Янчи.

В других лагерях уничтожали постепенно, преимущественно голодом, но также расстрелами, бесчеловечными избиениями. В Харькове немцы решили покончить с ранеными красноармейцами разом, и повидимому, для того, чтобы «не возиться», а также, чтобы не оставлять следов. Немецкие врачи были посвящены в тайну готовящегося преступления. Они охотно сыграли свою роль провокаторов. Они показали, что нет по сути решительно никакого различия между немцем-врачом, призванным лечить больных и раненых, и любым палачом-гестаповцем, призванным уничтожать людей.

Немцы-врачи предложили советским врачам собрать всех раненых красноармейцев в одном корпусе. Они говорили языком профессионалов, а не палачей, были вежливы, они даже оставили врачам госпиталя хирургические инструменты, когда какие-то немецкие солдаты пытались их отобрать перед преступлением, как уже советским врачам не нужные. Эта подлейшая немецкая провокация должна была скрыть от врачей госпиталя подготовку преступления.

Раненые красноармейцы действительно были собраны в большинстве своем в восьмом корпусе. Ничто, казалось, не угрожало их жизни. Хирург Джинчвиладзе деловито и спокойно собирался приступить к обычным операциям. В это время к восьмому корпусу под’ехали грузовые машины с немецкими солдатами.

Все дальнейшие действия были продуманы и подготовлены с немецкой педантической аккуратностью. Никакой импровизации, роли распределены. Одни мгновенно цепью окружили здания больницы. Другие бросились ко всем наружным дверям и заколотили их прочно, надежно, так, чтобы никто не мог вырваться из корпуса. Третьи бросили зажигательные снаряды. Раздался взрыв, и здание сразу было охвачено огнем.

Раненые в ужасе подползали к окнам, бились в двери. Немецкие автоматчики того и ждали, чтобы в окнах появлялись головы несчастных. Это было дополнительное развлечение для мерзавцев. Они расстреливали тех, кто показывался в окнах, они добивали тех, кто выбрасывался из окон. Отчаяния и боли вызвали смех, негодяи развлекались видом погибающих в огне советских людей. Рухнула крыша, погребая еще живых людей. Крики стали затихать, сменились стонами. Потом стало совсем тихо.

Немцам больше нечего было делать. Раненые были все истреблены. Огонь уничтожал следы. Немцы уехали, считая свое задание выполненным. Тогда осторожно выбрались те немногие советские люди, которых пощадил огонь в углу здания, в каменной клетке коридора. Страшные минуты пережили они. Нелегко человеку сохранить разум и память в таких условиях. Но все, что было, врезалось навсегда в память этих людей, и они выступают теперь свидетелями, чьи слова обличают не только харьковских палачей-немцев, но и всю гитлеровскую Германию, воспитавшую этих выродков, этих двуногих крыс с врачебными дипломами.

На другой день снова приехали немцы на кровавую потеху. Еще оставались советские люди в других палатах. Их расстреливали на койках, вытаскивали во двор и тут добивали. К постели, на которой лежал русский боец, с честью дравшийся в бою с вооруженным противником, подходил немецкий солдат и в своего раненого противника, теперь безоружного, беззащитного, спокойно, хладнокровно выпускал автоматную очередь.

Разве можно назвать солдатом подлого убийцу? Тут извращены многовековые понятия о воинской чести, о благородном отношении к раненому противнику. Эти понятия были известны еще первобытному человечеству, когда оно вышло из стадии людоедства, когда стали складываться первые представления о человеке, о морали, о чести. Гитлеровская Германия возвращает человечество к временам людоедства, когда не было еще представления о противнике, о честном сражении.

Не забыли ли действительно гитлеровские заправилы, правящие в стране и в германской армии, о тех международных нормах, законах войны, которые требуют гуманного, благородного отношения к раненому военнопленному? Нет. Не забыли мерзавцы. Знают мерзавцы. Боятся мерзавцы.

Быть может, и даже наверно, немецкие рядовые палачи, солдаты и низшие офицеры, выросшие в различных гитлеровских бандитских организациях, не знают об этих международных законах. В гитлеровской Германии по почину фюрера об этих законах говорят только с глумлением. Глумились и командир дивизии СС «Адольф Гитлер» обергруппенфюрер Дитрих, командир дивизии СС «Мёртвая голова» группенфюрер войск СС Симон.

Эти фашистские генералы были властителями Харькова. От них исходили все зверства. Они приказывали своим бандитам уничтожать советских людей. Эти обер-бандиты Гитлера утратили теперь беспечность. Они знают, что после Гитлера и других главных фюреров придётся отвечать за преступления им, генералам от бандитизма. И они заранее припрятывают следы своих зверств. Если сжечь, уничтожить всех советских военнопленных, рассуждают они, то кто встанет из пепла, чтобы свидетельствовать против них, против Гитлера, против Германии?

Трусливый, подлый расчёт хищников. Он уже провалился. Есть следы. Есть свидетели. Улица Тринклера обличает фашистских преступников зияющими провалами своего больничного корпуса, своими развалинами, где кровь смешалась с раздробленными костями, с обгоревшими клочьями человеческого мяса.

В зале суда плакала истомлённая тоской по убитом муже-бойце Козлова. Сдерживали рыдания женщины среди публики в зале. Сжимались руки советских бойцов, и каждый из них, стоя недвижно на своём месте в зале, словно ласкал свой автомат, славное оружие, которое заплатит немецким палачам за их злодеяния. // Д.Заславский.
Источник в ЖЖ.