Незабываемая мелодия
Нугуман Мусин
Родился в 1931 году в деревне Кулгунино Ишимбайского района Башкирии. Народный писатель Республики Башкортостан, лауреат государственной премии им. Салавата Юлаева, заслуженный работник культуры Башкортостана. Награждён орденами Салавата Юлаева, «За заслуги перед Республикой Башкортостан», Дружбы народов. Многочисленные произведения Нугумана Мусина, созданные на протяжении почти 70-летней творческой деятельности, изданы Башкнигоиздатом им. Зайнаб Биишевой в 12 томах собрания сочинений. Также его романы и повести переведены и изданы на русском языке в издательствах «Советский писатель», «Современник», «Советская Россия». В этом году аксакал башкирской литературы отмечает 90-летний юбилей.
Незабываемая мелодия
Летом сорок третьего года в сердцах людей потеплело, хотя жить стало не легче. Газеты каждый день приносят добрые вести: наша армия освобождает город за городом, деревню за деревней. Как только я получаю от почтальона тёти Разии газету, перво-наперво читаю сообщение Совинформбюро. Мать, оставив работу, подходит ко мне, молча садится рядом.
Потом произносит:
– Немцев угробить-то угробят, только сынок, брат твой не вернётся.
Она всегда так говорит и снова принимается за работу, концом платка утирая слёзы.
Отец умер, когда мне не было ещё двух лет. Поэтому без дела сидеть не приходится: утром выгоняю в стадо скотину, потом таскаю дрова, а после завтрака принимаемся плести из лыка постромки. Я как-то слышал, что ими лошади на войне тащат большие пушки. Поэтому я стараюсь как можно ровнее скручивать полоски лыка.
Хотя я весь день занят работой, иногда приходится и ночами не спать. Это всё из-за деда Файзуллы. Впрочем, он тут ни при чём – я сам готов сделать всё, что он скажет. Вот он, заложив руки за спину, чуть согнувшись, не торопясь подходит к нашему дому вечерком. Садится на порог, спрашивает у матери, варящей сыр, о здоровье, разных делах. Потом подходит ко мне – я в это время обычно рублю дрова. Не выдержав, спрашиваю:
– Порыбачим сегодня, дедушка Файзулла?
– Погода вроде подходящая, сынок Нагим. Можно сходить.
Усталости как не бывало. Я подбегаю к штанам и лаптям, вывешенным на плетень сушиться.
– Не спеши, сын твоего отца*. Подходи, когда стемнеет, только сегодня далеко не пойдём.
Дед Файзулла тяжело поднимается и так же медленно уходит. А я, не дожидаясь сумерек, хватаю острогу с тремя зубцами и бегу в нижний конец деревни. Дедушка Файзулла приготавливает лучины. Он приветливо встречает меня:
– Уже пришёл, сын твоего отца.
Лучины нащеплены, связаны в пучок. Дед Файзулла выносит свою пятизубцовую острогу, подаёт мне мешочек, с двух сторон завязанный верёвочкой. Покидаем деревню, когда она засыпает.
– Начнём с мелкого брода, – говорит дедушка Файзулла. – Это недалеко, сегодня что-то у меня все суставы ломит.
Вот и мелкий брод. Дед Файзулла зажигает бересту, защемлённую на конце лучины, предупреждает:
– Не тыкай попусту – только рыбу распугаешь. От меня не отставай.
Наша речка Аккаран небольшая. Горящая береста освещает всё её дно от берега до берега. Мы спускаемся в воду и бредём вдоль берега. Шарахаются в сторону стайки мелких плотиц.
– И когда ты научишься тихо по воде ходить? – ворчит, оборачиваясь, дед Файзулла.
Сам же он идёт по реке бесшумно, как будто не шагает, а скользит ногами по дну. Вот он горящую лучину отводит в сторону. Ага, значит, рыбу заметил. Он держит лучину так, чтобы огонь не слепил рыбу и чтобы она не проснулась. Дед тюкает острогой и вытаскивает из воды трепещущего хариуса в половину моей руки. Я с шумом и плеском подбегаю и невольно тянусь к рыбине.
– Сын твоего отца, зачем спешишь. Раз попалась, теперь не уйдёт.
Я не обижаюсь на эти слова, он говорит это по привычке. А сам, наверное, радуется своей первой удаче, потому что раньше, когда случалось ему промахнуться, он говорил:
– Не попал первый раз – теперь не повезёт. – И уходил домой. Такая была у него примета. Я щёлкаю рыбу по голове, приговариваю:
– Найди по себе ещё пяток.
Опускаю её в мешочек и тут вижу, что дед Файзулла опять отвёл лучину назад. Я вглядываюсь вперёд и в полутора метрах от деда замечаю хариуса. Слышится тюканье остроги. На этот раз он вытаскивает рыбу побольше первой.
– А мне она показалась не такой.
– В воде рыба всегда кажется меньше, – говорит дед. – Я научу тебя определять настоящую величину рыбы.
Он немного проходит вперёд и вдруг зовёт меня к себе:
– Иди-ка сюда. Видишь вон ту рыбу возле кувшинки? Большая?
– Вижу. Чуть меньше твоей первой.
– Скажешь тоже. Это же хариус с целый вершок. Ну-ка стукни её, только не спеши.
Осторожно подхожу к рыбе. Стараюсь поточнее прицелиться. Ведь если упущу, то старик не разрешит мне дальше рыбачить. Бью. Острогу не вынимаю, думаю: попал или нет.
– Уйди, бестолковый, упустил удачу, – говорит мне беззлобно дед Файзулла.
Удивительно, как он узнал, что я промахнулся. Поднимаю острогу – рыбы и в самом деле нет. У меня сразу же портится настроение. Зато деду Файзулле везёт – он то и дело опускает в мешочек крупных хариусов. На душе становится легче.
– Скоро мы подойдём к омуту у утёса Алайгыр, там всегда водилась красная рыба.
Утёс Алайгыр – самая высокая скала возле нашей деревни, её видно даже издали. Под ней омут – дна не увидишь. Говорят, когда-то в нём жил дракон. Наверно, поэтому я никогда не видел, чтобы кто-нибудь там купался.
Дед зажёг новую лучину, осторожно пошёл вперёд. Он, наверно, очень хотел поймать красную рыбу. Вдруг остановился, вытянул шею и стал вглядываться в вершину утёса, которую в темноте не было видно.
– Слышишь? – спросил он меня, обернувшись.
Я напрягаю слух и. что такое? С вершины доносится очень грустная песня. Поёт женщина, но слов не разобрать. А мелодия сквозь темноту всё льётся и льётся.
– Вот тебе на, – удивляется старик, – что за беспечный человек, не боится ходить и петь ночью?
На лице старика страх и недоумение. Ничего не понимаю и я. Мы постояли немного, послушали. Очень уж грустная и чарующая была эта песня, как будто лившаяся из глубины души.
– Айда, сынок Нагим, отсюда. Неладно это. – Дед Файзулла направился к берегу. – Человек не будет песни петь в тёмную ночь, да ещё на вершине Алайгыра.
«Если не человек поёт, то кто же?» – думаю я с сомнением и тревогой.
Пройдя урему, мы выходим на луг. Дед на минуту останавливается. Грустная песня с утёса здесь слышна лучше. Он про себя прочитал молитву, торопливо зашагал к деревне. Лишь у огородов я осмелился заговорить – я тоже ещё как напуган.
– Дедушка, кто же это был?
– Кому же быть там, как не джинну – будь он проклят. Об этом утёсе издавна худое говорят.
После этих слов я ещё больше испугался. Даже не осмелился отойти от деда Файзуллы. Лёг спать у него дома.
Когда залез под одеяло, та грустная мелодия всё ещё звенела в ушах. А поющий представлялся мне в бреду то красивой девушкой, то безобразной, с взлохмаченными волосами женщиной, сидевшей на суку дерева.
Вернувшись утром домой, я не стал, как прежде, чистить рыбу, а рассказал матери про удивительную ночную песню. Мать тоже удивилась, гадала, кто же это мог быть.
Когда я вернулся с речки, где чистил рыбу, мать сказала мне:
– Иди пригласи тётю Разию на чай.
Вчера я услышал, что она получила весть о гибели мужа.
Она пришла на чай, но беседа не завязывалась. Тогда мать рассказала ей о ночной песне, которую мы слышали с дедом Файзуллой.
– Не знаю, верить или не верить Нагиму, может быть, им показалось, – закончила мать.
И тут я заметил на лице тёти Разии подобие улыбки.
– Правду он сказал, сноха Хакима, – сказала тётя Разия. – Только вот зря дед Файзулла ребёнка испугал. Не сдержала я своего сердца. Вчера под вечер пошла в лес. Прошлась по местам, где со своим Кабиром вместе сено косили, дрова заготавливали. Когда возвращалась домой, уже стемнело, но я взобралась на Алайгыр. Там я провела с ним последний вечер. Плохо помню, что я делала, – оказывается, пела и плакала. Только под утро пришла домой и без памяти свалилась спать.
– Эх, бедняжка, – только и выговорила мать, смахнув краем платка навернувшиеся слёзы.
С тех пор прошло много времени. Но я никогда не забываю этот случай. И рассказываю детворе, как я с дедушкой Файзуллой бежал от «джинна». А когда встречаю седоволосую тётю Разию или прохожу мимо утёса Алайгыр, защемит сердце, в ушах зазвенит полная безысходной тоски мелодия.
Перевод Юрия Дудолкина
* Сын твоего отца – у башкир шутливо-нравоучительная форма обращения.