"Просто так он не стал бы тебя бить": история сбежавшей бисексуальной девушки из Чечни

19-летняя этническая чеченка Лина (имя изменено) сбежала из семьи из-за постоянных побоев и гиперопеки со стороны матери, старшего брата и других родственников. Все последние годы она скрывала свою бисексуальность от родных, а также никому не говорила о том, что отказалась от ислама, опасаясь принудительного "лечения" или даже смерти.


Находясь за границей, Лина рассказала в интервью сайту Кавказ.Реалии о том, как она скрывала от семьи отношения с девушкой, избегала принудительного замужества, а также поделилась своей историей побега из республики.



– Почему вы бежали от своей семьи?


– Если коротко, у меня не было своей жизни. С самого детства, сколько я себя помню, мне было понятно, что выбор за меня делает кто-то другой. Строгая мама, строгая бабушка, дяди. Мне было, помню, лет одиннадцать. Я надела юбку чуть выше колена. Мама меня за это очень сильно отругала. Я пыталась спорить, но она кричала, пугала религией: "так не положено по исламу!" Якобы я уже девушка, мне нельзя такое носить.




В том же году мы приехали на каникулы в Дагестан к бабушке. Поначалу она и дяди обращались со мной и братом нормально. Потом, видимо, дяди поговорили с мамой, и она им разрешила бить нас. Сказала, "как считаете нужным". Мне и моему двенадцатилетнему брату поручили уборку дома. Как-то мы забыли вытереть пыль с полки и вытрясти половик, за это бабушка избила меня электропроводом.


Дяди стали бить меня за любой неправильный чих. Старший дядя особенно усердствовал, у него была очень тяжёлая рука. Больше никак они меня не воспитывали. Правда, однажды дядя рассказал мне о религии.


– Вас и брата воспитывали по-разному?


– Брат Исмаил (имя изменено) старше на полтора года. По мере того, как мы взрослели, он был все более агрессивен со мной. Бил меня, нередко до крови. Если я отбивалась, меня объявляли виноватой. Мама и дяди внушали: "Ты не должна так реагировать, это старший брат, молчи! Чтобы он ни сделал, в конце концов он твой старший брат! Просто так он не стал бы тебя бить!"


С подросткового возраста на меня возложили взрослую ответственность. Я работала по дому, убирала и готовила, помогала маме во всех ее подработках. Присмотреть за соседскими детьми, испечь торт или печенья для знакомых на заказ.


Мама выливала на меня все свои тревоги, она ждала постоянной поддержки и успокоения. Примерно с четырнадцати лет я была её родителем, её секретарём, помощником, её психоаналитиком и домработницей. На брата и близко не возлагали столько ответственности. У него не было никаких обязанностей. Запреты, ограничения, постоянные споры, скандалы. На меня давили во всем. Это было всегда – как фон моей жизни, постоянная атака на мою свободу.


– Как складывалась ваша жизнь в последнее время перед побегом?


– Дом – работа – дом. Я не могла отпроситься у мамы даже в ближайший магазин, если хотела прогуляться. Каждый раз шквал вопросов: куда, зачем, почему? Нет, лучше сиди дома! Якобы люди что-то скажут. Какие люди? Я понимала, что это абсурд, это сюр. Ответственность у меня огромная, а прав совершенно никаких.


Уже за два года до побега я задумала и спланировала, что я закончу школу, поживу дома ещё годик, заработаю денег и уеду. В последние год-полтора мама, бабушка и дяди удаленно усилили давление на меня. Видимо, после моего совершеннолетия старшие ощутили, что я выхожу из-под контроля.


Мама встречала меня с работы, контролировала мои перемещения. По вечерам дома я тоже работала вместе с мамой, шила и чинила одежду на заказ. Я пыталась отстаивать своё право свободно передвигаться. Мама твердила, что пока девушка не выйдет замуж, братья и дяди несут за неё ответственность. "Качать права будешь с мужем, а пока под моей ответственностью, будешь слушать меня", – внушала мама.


Как-то я прочитала интервью с четырьмя дагестанками, которые сбежали из дома. Их побег удался. Их слова придали мне уверенности. Я поняла, что я такая не одна, это не только мой сценарий, очень многие девушки с Кавказа недовольны своей жизнью дома.




– Вас пытались принудить выйти замуж?


– Все больше было разговоров о замужестве. Мама говорила, что мне пора. Чувствую, что, если бы я осталась дома ещё на пару месяцев, у меня бы уже не было шансов освободиться.


Мама часто "переобувалась" относительно женихов. То говорила, что мой муж должен быть чеченцем, то – что не отдаст меня за чеченца, а только за араба. Потом решала, ни за того, ни за другого, а к вечеру – хоть за кого из них. Искала мне религиозного мусульманина.




Сама мама не всегда была религиозной. Почти до тридцати лет она даже не носила хиджаб. Потом она съездила в Саудовскую Аравию, где и встретила моего отца, и после замужества ударилась в ислам. Надо сказать, после их развода, мне тогда едва исполнилось три года, отец никак не принимал участие в нашей жизни и не содержал нас. Не очень-то религиозно. Но мама упорно искала мне соблюдающего мусульманина в мужья.


Она даже уговаривала мою подругу повлиять на меня, чтобы я согласилась пойти на смотрины к сорокалетнему чеченцу. Якобы он хороший мусульманин, у него два бизнеса. Но он годился мне в отцы! Это было как купля-продажа, когда показывают товар. Если понравится, напишут владельцу, обсудят детали сделки, поторгуются. Совершенно потребительское отношение. Я оттягивала смотрины как могла, убеждала маму, как важно учиться в университете, а мама настойчиво требовала мои фото для отправки искателю невесты.


Она сверлила меня вопросами: "Почему не хочешь замуж? У тебя уже кто-то есть"? Когда я закончила школу, я сказала маме, что хочу работать, накопить на университет. Я устроилась в колл-центр, мы продавали системы для очистки воды. На самом деле, моей мечтой был не университет, а давно задуманный побег. Я уже решила, что не позволю им больше влиять на мою жизнь.


– Каковы ваши религиозные взгляды?


– Еще подростком я пришла к выводу, что уважаю религии, но не хочу им следовать. В пятнадцать лет я еще нерегулярно молилась и считала себя мусульманкой, а к семнадцати пришла к выводу, что не верю в бога.


Сомнения у меня были с детства. Я не хотела молиться и не считала, что ходить без платка и носить короткие юбки – это плохо. Я винила себя за эти мысли, думала, что это "экзамен от Аллаха", что в меня вселился демон. Так говорила мама и окружающие про тех, кто не соглашался даже с частью религии. Но ,как я ни боролась с крамольными мыслями, они не покидали меня. Я была наслышана о стрессовой процедуре изгнания джина, очень боялась ее, поэтому ни с кем не делилась сомнениями.


В какой-то момент, как гром среди ясного неба, ко мне пришло осознание, что ислам – это просто не моё. Я не принимаю эту систему ценностей и поведения. Внезапно все внутри меня встало на свои места. Я радовалась обретению себя, мне стало так легко на душе! Я обсудила свои выводы с подругами, они меня поддержали.




– Как бы отреагировали ваши родственники, если бы вы им рассказали?


– Они говорили, что, если человек вышел из ислама, его можно убить. То есть для них я уже не человек. Я знаю, как у моих знакомых девушек и даже парней, спорящих с религией, родители отнимали телефоны и лишали общения с друзьями, запирали дома, а то и в психушке или "рехабах" в Дагестане, где "лечат", а, по сути, пытают геев, наркоманов и атеистов. Думаю, меня бы попытались быстро выдать замуж, а если бы я сопротивлялась, заперли бы в таком заведении. Маме было бы меня не жалко, в ее понимании меня надо было бы жестко исправлять.


– Ваши взгляды доставляли вам проблемы?


– Несколько лет назад брат устроил скандал. В школе я сняла верхнюю часть хиджаба и надела капюшон. У меня был виден небольшой участок шеи.


Брат заметил и кинулся на меня с перекошенным лицом. Сильно схватил за горло, куда-то повёл и заставил намотать шарф. Мне было очень страшно, даже сейчас мне очень страшно это вспоминать. Потом он позвонил маме и нажаловался на меня.




Я чувствовала себя собакой, которую дрессируют и больно наказывают физически за нежелание следовать командам. Собака выполняет эти команды не по желанию, а из-за страха.


В другой раз в том же виде я вышла из дома встретить курьера. Брат стоял внизу. Он стал орать. Я не знала, что от него ждать, он махал руками, бегал туда-сюда по лестнице, потом затащил меня в подъезд и, дико вращая глазами, стал бить кулаком по дверям лифта. Грязно оскорблял меня. Дома мама тоже кричала, что в таком виде мне нельзя выходить. Мама отдавала брату большую часть прав и власти надо мной и сестрой, хотя он почти ничего не делал, не зарабатывал и ничем не помогал. Из мужского у брата было только насилие.


В старших классах мне даже приходилось отстаивать своё право учиться в школе. Если дома я позволяла себе неправильное слово или движение, мама сразу начинала угрожать: "В школу больше не пущу!" Она говорила, что моя учеба ей не важна.



– Как брат воспринял ваш побег?


– Думаю, он не знает. За несколько месяцев до этого выяснилось, что он употребляет наркотики. Сначала он выглядел просто заторможенным, являлся нетрезвым, было понятно, что это не алкоголь. Потом у него начался психоз. Мама еще давно разрешила ему бить нас с сестрой, он стал часто на нас кидаться. Если мы получали подзатыльник раз в день, мы считали, что нас пронесло.


Брат сломал дверь, перебил всю посуду. Обзывал маму матом по-русски и по-чеченски. Несмотря на это, она до последнего его обнимала, целовала, поддерживала. Если он бил меня и я пыталась вызвать полицию, мама останавливала: "Посмотри, в каком он состоянии!"


Я отвечала, что мне плевать, он меня бьет и я не буду это терпеть. Но однажды он достал и маму. Она сказала Исмаилу, что, если он ещё раз тронет меня, она вызовет полицию. В ответ на это он издевался, толкал меня и говорил маме: ну что, теперь ты позвонишь в полицию? Мы жили как на пороховой бочке.


Дома стало настолько опасно, что я боялась повернуться к нему спиной. В наркотическом угаре он мог вонзить нож мне в спину. Он носил с собой нож и уже не раз угрожал им мне. Только планы скорого отъезда удержали меня от разборок с полицией. Мама поняла, что ей уже ничего не поможет, и позвала на помощь наших дядь. Те упаковали брата в чем он был и отправили в дагестанский "рехаб". Помню день, когда его увезли. Мы спокойно, без страха зашли домой. Это было так непривычно! Даже мама вздохнула с облегчением, она выглядела довольной.


Что любопытно, она до сих пор его оправдывает. Якобы он не по своей воле "снаркоманился", а плохие люди заставили.




– А к вам мама проявляла эмпатию, ласку?


– Меня мама обнимала и целовала, только если я болела. И то в последнее время она не верила, что мне нехорошо, и заставляла работать. Это было так жестоко. Я жила только мыслью о побеге. Это придавало мне сил.



– Кто-то из ваших родных мог бы поддержать ваше решение?


– Я пообщалась с разными своими родственниками и поняла, что ни на кого из них нельзя рассчитывать. К тому же я не могла им сказать, что отказалась от религии. И уже точно я не могла рассказать о своей бисексуальности. Это бы не оставило мне никаких шансов.


Спустя несколько недель после побега мне пришлось обратиться к психиатру. Появились панические атаки. Точнее, возобновились. Они начались на фоне нападений брата. Мне поставили сразу три диагноза: обсессивно-компульсивное расстройство, пограничное расстройство личности и комплексное постравматическое стрессовое расстройство.


– Как вы узнали о своей бисексуальности?


– В тринадцать лет я прошла в сети тест на ориентацию. До этого мне уже нравились девушки, меня привлекала женская красота. Тест показал, что я лесбиянка, и я запаниковала. Потом я прочла о бисексуальной ориентации и поняла, что это про меня. Чем больше я узнавала себя, тем лучше понимала, что не могу жить в этой семье, в этом обществе. У меня не было социального будущего в этой среде.


В пятнадцать лет я познакомилась с девушкой в интернете. Это были мои первые отношения, пусть и виртуальные. Девушка жила где-то в центральной России, мы так и не встретились. Мои первые реальные отношения были с парнем, это было легче всего. До близости не дошло, я не решилась, так как очень боялась маму.




Первые близкие отношения у меня были с подругой. На тот момент я училась в школе и могла скрыть от мамы, что я с кем-то встречаюсь, мы могли просто вместе прогуливать школу. И для нее, и для меня это был первый опыт. Объятия, поцелуи. Дальше этого мы не зашли и решили, что останемся подругами. Я знала, что, если про это узнает моя семья, им не жалко будет меня убить.


– Вы готовились к побегу? Как это было?


– Последней каплей для меня стала угроза принудительного брака. Семья все больше давила на меня психологически, физически и даже финансово. Мама уже требовала от меня бросить работу и сидеть дома. Возможно, она что-то подозревала. Я выбрала страну для жизни и обратилась в правозащитный фонд, помогающий женщинам на Кавказе. Мне купили билет, заранее помогли найти работу и жилье и связали меня с правозащитниками в стране назначения.


Чем ближе был день вылета, тем больше меня трясло. Меня успокаивала подруга, фонд предоставил консультации психолога. Я удостоверилась, что поступаю правильно, что я имею право на свою жизнь. Моментами мне становилось так страшно, что я готова была вернуться домой и безвылазно сидеть там. По дороге в аэропорт я спрашивала подругу, может быть, я плохая, может быть, я неправильно поступаю, может быть, из моей ситуации можно выйти по-другому? Но она твердо стояла на моей стороне и была объективнее меня.


Спустя час стала звонить мама. Я насчитала семь пропущенных звонков. Если бы я ответила, меня бы выдал дрожащий голос, поэтому я послала ей смс с текстом: "У нас планерка, закончится – перезвоню".


Я чуть не опоздала на самолет. Получила посадочный талон, прошла границу, очутилась в зале ожидания. Впервые! Сама! Я сняла хиджаб! Это было так необычно! Теперь я могу быть собой? И меня не будут ругать, не будут бить? Я подумала: разве так бывает? Я знала, что, если будет погоня, ловить меня будет не только мама, но и ее подруги.




– Как семья реагировала, когда вы сбежали?


– Как мне передали позже, родственники подумали, что я сбежала замуж. Моим подругам мама рассказала, что обратилась в интерпол, чтобы через них напугать меня. На деле родственники лишь заплатили гадалке в Дагестане за то, что она подтвердила их версию о моем побеге с женихом.


Конечно, мама не вняла моей просьбе не искать. Она атаковала моих подруг с требованием передать мне послание. Сначала она написала, что я ее любимая дочь, писала "вернись, все будет как ты захочешь". Возможно, она не поверила, что я уже далеко. Потом с ее стороны началась обычная агрессия, манипуляции, угрозы. Я попросила подруг сказать маме, что я их заблокировала.


Я была к этому готова, читала, что, когда жертва уходит, некоторые абьюзеры не могут найти для себя другой смысл жизни, как издеваться над ней. Моя семья, мои дяди не могут признать, что они неправильно поступали со мной.


Думаю, что моя мама завидует мне. Тому, что мне хватило храбрости сбежать и жить свободно.


– Вы уже больше полугода живете вне семьи. Как ощущения?


– Жизнь в семье, где бытовало насилие, даже здесь сказывается на мне. Но у меня появилось много друзей. Я знакомилась в сети, встречалась, гуляла. Это были люди из разных стран, говорящие на разных языках. Я работаю в сфере туризма, так как знаю четыре языка, и сейчас много путешествую.



– У вас сейчас есть отношения?


– У меня есть девушка. Нас познакомили мои коллеги. Между нами вспыхнула любовь с первого взгляда. Очень скоро мы решили быть вместе. Но, в отличие от моих отношений с мужчинами, эти стали свободными, гармоничными и равными. С ней я ни разу не ощутила дискомфорта или несвободы.

Мы обсуждаем наши семьи, у неё с родителями тоже были довольно токсичные отношения, ее отец очень властный.


– Вы боитесь преследования?


– Я счастлива и у меня нет страха, при этом для меня очень важна безопасность. Я сменила имя, поменяла облик, цвет волос, одежду и сделала пирсинг. Пирсинг мне хотелось давно. Конечно же, мама не разрешала. Она даже заставляла смывать макияж.




– О чем вы думаете, оглядываясь назад?


– Я не могу перестать возмущаться, почему девушкам на Кавказе запрещены простые вещи? Прогулка с подругой вечером, бокал вина раз в неделю, яркие серьги, молодежный макияж, посиделки с друзьями после работы? Не произошло ничего плохого от того, что я делаю табуированные у меня дома вещи. Мне все запрещали безо всякого смысла! Я ни секунды не жалею о побеге, и если бы снова вернулась в то время, то снова б сбежала.


Сейчас я занимаюсь работой, мечтаю выучиться на психолога. Я ощутила, что моя жизнь в моих руках.


– На ваш взгляд, ваши родственники жалеют, что вы сбежали?


– Для своей семьи я была удобной мебелью. Молчит, всё делает как просят. Такой должна быть настоящая женщина по меркам Кавказа. Никуда не ходи, сиди дома, работай, и всё, давай, кайфуй, что не так-то? И про супружеский долг не забывай, иначе ты плохая женщина, тебя будут ангелы проклинать.


Если моя семья в чём-то и винит себя, то не в том, что жестоко со мной обращались, а в том, что недостаточно хорошо меня сторожили.


– Что бы вы сказали девушкам, живущим в ситуации насилия и читающим это интервью?


– Я хотела бы, чтобы девушки в моей ситуации не думали, что проблема в них. Проблема в обществе, а они заслуживают поддержки и свободы. И всё обязательно получится. Если решили бежать, соблюдайте меры предосторожности, обращайтесь в фонды и группы поддержки. Используйте возможность освободиться, не ждите, что вы будете хорошими и вас оценят и признают. В этом обществе вы никогда не будете "хорошими".



***


Правозащитник Давид Истеев помогает гомосексуальным людям в эвакуации из регионов Кавказа. По его словам, ситуация в Чечне по-прежнему одна из наиболее сложных.


"В Чечне даже специальнык "рехабы" не нужны, чтобы пытать гомосексуалов. Как мы видели на примере кейса Аминат Лорсановой, там издеваются и в государственных клиниках. В Чечне можно человека запихать в психушку за сравнительно небольшие деньги, или отвести "лечить" к имамам", – говорит Истеев.



Правозащитник отмечает, что ситуация для ЛГБТ-сообщества в Чечне становится все хуже год от года. Репрессии со стороны местных властей нарастают, а полиция стала вести себя более осмотрительно, говорит он: "Раньше силовики откровенно писали в документах, что задерживают парней за гомосексуальность, это значилось в официальном протоколе. У них свой уголовный кодекс".


С 2017 года репрессии против геев превратились в прибыльный бизнес – людей хватали и отпускали за выкуп, это могло повторяться сколько угодно раз, говорит Истеев. Сейчас все ужесточилось, поскольку у человека куда меньше шансов выбраться из республики и из России – даже сфабрикованные уголовные дела в отношении женщин стали нормой, считает правозащитник.


"При этом жертвы чаще проявляют свою позицию. Конечно, не в самой Чечне, где такое приравнивается к смерти. Но если они оттуда выезжают, то начинают публично говорить о пережитом. Этого не было еще пять-шесть лет назад. Они подают заявления в полицию, готовы работать с юристами. Это говорит об изменении сообщества изнутри. Может быть, их просто довели до "точки кипения", – указывает Истеев.


В такой ситуации, по словам правозащитника, остается просто документировать репрессивные кейсы, говорить о проблеме на международном уровне, чтобы можно было обратиться к этим материалам, когда положение изменится.