Угличский ссыльный
В 1591 г. в Угличе погиб царевич Дмитрий, сын Ивана Грозного и его последней жены Марии Нагой, именно с этого момента принято считать начало Русской смуты, периода, который своей хроникой, превзошёл бы сюжетные находки «Игр Престолов». С подачи Карамзина и Пушкина с его «Борисом Годуновым» принято считать, что в смерти царевича виноват именно Борис Годунов. К моменту смерти царевича не исчезла возможность появления законного наследника у царя Федора, ведь последний умер лишь спустя продолжительное время после описываемых событий в 1598 году. Поэтому сложно поверить, что Годунов обладал даром видения будущего и мог предусмотреть все на года вперед.
Сергей Блинков. Царевич Дмитрий
Тем не менее, в день происшествия в 12 часу субботнего дня сторож Спасского собора Максим Кузнецов и вдовый священник Федот по прозванию Огурец по приказу царицы Марии Нагой били в набат по случаю смерти царевича. Звон собрал на соборной площади горожан, начались волнения и самосуд над лицами, заподозренными в убийстве Дмитрия. Мария Нагая объявила виновными Осипа Волохова (сын мамки), Даниила Битяговского (сына Михаила Битяговского) и Никиту Качалова Михаил Битяговский начал успокаивать собравшуюся толпу, но был убит. Вскоре та же участь постигла и других обвиняемых.
Для подавления беспорядков в Угличе правительство прислало в город доверенных людей, которым было поручено провести расследование произошедшего и наказать виновных. В следственную комиссию, назначенную Годуновым, вошли именитый боярин и князь Василий Иванович Шуйский (глава следователей), его Годунов направил весьма предусмотрительно, как ему казалось, поскольку Шуйский был в оппозиции к Годунову и его заключение по делу, как противника Годунова, не заставило бы никого усомниться в беспристрастности.
По заключению следствия Шуйского, царевич в присутствии царевич, играя со сверстниками во дворе ножом «в тычки» (аналог современных дворовых «ножичков»), неожиданно в припадке падучей болезни (эпилепсии) провёл ножиком по горлу, после чего умер на руках кормилицы. Здесь важно отметить такой любопытный факт, что Шуйский менял свою позицию по данном делу еще ни раз, так после того как появился Лжедмитрий I Шуйский утверждал, что на самом деле царевич не умер, а говорить о его смерти заставил Годунов. Позже, когда уже сам Шуйский стал Царем, и на политической сцене появился Лжедмитрий II, Шуйский опять вернулся к версии о смерти царевича и даже специально из Углича в Москву были перенесены мощи Дмитрия, которые естественно имели чудотворные действия, но судя по дальнейшим событиям смуты версия о дважды спасшемся царевиче имела более убедительный эффект.
Что-то вроде судебного следствия по Угличскому делу рассматривал Освященный собор во главе с патриархом Иовом. В ходе заседания 2 июня митрополит Геласий огласил устное заявление Марии Нагой, которая признавала расправу над Битяговскими и другими свидетелями делом неправым и просила снисхождения для своих родственников. Собор обвинил Нагих и угличан в самоуправстве и попросил светскую власть назначить им наказание.
В итоге Мария Нагая была пострижена в монахини под именем Марфы, Шуйский казнил 200 угличан, а 60 семей 1 апреля 1592 года сослал в Сибирь (в основном, в Пелым).
Но с точки зрения права, интересен вердикт в отношении «зачинщика» самоуправства - набатного колокола Спасского собора Углича, в который били чтобы известить горожан о смерти царевича, по сути с его набатного боя начались беспорядки.
По обычаю, того времени, осужденных в ссылку преступников метили, лишая возможности побега: клеймили, рвали ноздри, за особые провинности отрезали уши и языки. Кое-кто из угличан тоже тогда лишился языка “за смелые речи”. Набатный колокол, звонивший по убиенному царевичу, сбросили со Спасской колокольни, вырвали ему язык, отрубили ухо, принародно на площади, наказали 12 ударами плетей. Вместе с угличанами отправили его в сибирскую ссылку в Тобольск. Так в истории отечественного права первый и последний раз появились неодушевленный субъект преступления, но дальнейшая судьба колокола, которую описывает ярославский краевед А. М. Лобашкова в своем очерке «История ссыльного колокола», имеет еще и интересный цивилистский подтекст, с традиционно полагающимся бюрократическим антуражем, о котором речь пойдет ниже.
В Тобольске тогдашний городской воевода князь Лобанов-Ростовский велел запереть корноухий колокол в приказной избе, сделав на нем надпись “первоссыльный неодушевленный с Углича”.
В 1837 году по распоряжению архиепископа тобольского Афанасия колокол повесили при Крестовой архиерейской церкви под небольшим деревянным навесом. С этого времени угличский колокол сзывает к богослужению, бывающему в Крестовой церкви, но доколе он висел на соборной колокольне, в него отбивали часы и при пожарных случаях били в набат.
В 1890 году колокол был куплен у архиерейской церкви Тобольским музеем и стал его собственностью. Колокол стал для Тобольска настоящей достопримечательностью, туризм еще тогда был развитой отраслью, а такой предмет был весьма премиальной туристической приманкой, ни один турист не опустит из виду, чтобы не повидать первоссыльного угличского колокола, сосланного Борисом Годуновым в 1593 году. Лишь только пароход пристанет к пристани, то извозчики первым долгом предлагают обозреть его и при этом начинают рассказывать историю Углича.
Но время шло вперед. С XVIII века убийство царевича стараниями Карамзина и Костомарова стало фактом (вот так история сплетается с правом), признанным правительством и освященным церковью. Расправу угличан с тех пор считали выражением их патриотизма и преданности царской власти. Значит не заслуживали они того возмездия, которому подверглись при Годунове.
Это соображение утвердилось в сознании угличан, и в декабре 1849 года они пожелали каким-нибудь внешним образом ознаменовать не заслуженность позора, которому два с половиной века тому назад подвергся их город. И вот угличане, в числе 40 человек, подали прошение министру внутренних дел о возвращении ссыльного колокола. Когда об этом доложили императору Николаю I, он распорядился: “Удостоверясь предварительно в справедливости существования означенного колокола в Тобольске, и по сношению с г. оберпрокурором Святейшего Синода, просьбу сию удовлетворить”.
Дело поступило в Святейший Синод. В Тобольске создали комиссию во главе с археологом-любителем протоиереем А. Сулоцким “для изыскания свидетельств, подтверждающих подлинность ссыльного колокола”. Комиссия установила, что колокол не тот.
Оказалось, что угличский колокол расплавился в 1677 году во время жуткого пожара, а в XVIII веке отлили новый колокол — такой же по весу, но отличающийся от прообраза по форме. Павел Конюскевич, митрополит Сибирский и Тобольский, “для отличения его от прочих колоколов” приказал учинить на нем надпись следующего содержания: “Сей колокол, в который били в набат при убиении благоверного царевича Димитрия 1593 году, прислан из города Углича в Сибирь в ссылку во град Тобольск к церкви всемилостивого Спаса, что на торгу, а потом на Софийской колокольне был часобитный, весу в нем 19 пуд. 20 ф.”
Получив такое сообщение Священный синод в возвращении ссыльного колокола отказал. Казалось бы, простейшее решение для цивилиста, никакой виндикации, ибо нет предмета истребования. Но в нашем Отчестве ничего не бывает так просто и понятно.
Через некоторое время об опальном колоколе опять вспомнили угличские земляки, проживающие в Петербурге, в том числе угличский мещанин и питерский купец второй гильдии Леонид Федорович Соловьев. Л. Ф. Соловьев, конечно, знал, что находившийся в Тобольске колокол не является подлинным, что его принадлежность Угличу, увы, ничем не докажешь. Но он и не собирался этого делать. Иную поставил купчик перед собой цель — передать родному городу этот вновь отлитый колокол к трехсотлетию ссылки, чем заработать славу и для Углича, и, прежде всего, для себя самого, “принимающего участие в достохвальном событии”.
Соловьев прекрасно понимал, что волокита с получением колокола могла длиться долго, и предложил Угличской городской думе еще в 1887году возобновить хлопоты о возвращении колокола. В январе 1888 года Соловьев собирает около шестидесяти проживающих в Петербурге угличан, председательствует на этом собрании и делает доклад.
— Наш изгнанник-колокол по суду истории, оказалось, терпит незаслуженное наказание, ссылку по оговору, — заявил он. — Настало время исправить ошибку, снять позор с невинного. Давайте ходатайствовать о его возвращении на родину. Звон его в нашем родном городе напомнит о том счастливом времени, когда Углич был не забытым далеким углом, а цветущим торговым городом, имевшим далеко не малое значение в семье других русских городов. Пусть наши земляки под его звон вспомнят далекое прошлое своего города, пусть под этот звон они воспрянут духом, и, по примеру своих прадедов, постараются поставить свой родной город на тот уровень, на котором он был в более счастливые времена!
И тут начинается бюрократическое приключение, которое ничем не уступит сегодняшним реалиям, видимо, бюрократия уже у нас в крови и ее смело можно назвать частью менталитета. Угличане, проживающие в Петербурге, просили думу родного города предоставить полномочия Леониду Федоровичу Соловьеву для ходатайства о возвращении колокола из Тобольска в Углич. Городской голова Углича решил обратиться к ярославскому губернатору. Губернатор ответил, что со своей стороны не видит препятствия к обсуждению в Угличской думе вопроса о возвращении ссыльного колокола. Наконец дума обсудила этот вопрос и предоставила Соловьеву полномочия — ходатайствовать о возвращении колокола. Тот сразу же организовал в столице общество земляков-угличан, которое в Петербурге иронически называли “обществом колокольного звона”.
За своей подписью и печатью председателя Угличского общества о возвращении колокола предприимчивый купец отправил письма министру внутренних дел и синодальному обер-прокурору, ярославскому архиепископу и тобольскому епископу. В апреле Л. Ф. Соловьев уже сообщает в Углич: “По высочайшему повелению ходатайство наше удовлетворено. Теперь мы обсуждаем, как нам лучше и торжественнее возвратить колокол в наш родной город. Мы надеемся, что жители Углича со своей стороны тоже позаботятся об этом”. Однако в Тобольске посчитали распоряжение его превосходительства министра внутренних дел недостаточным, ждали, когда вопрос решит “его величество”, поскольку сослан колокол по распоряжению царя Бориса Годунова (и тут спор о полномочиях и подведомственности).
“Я затрудняюсь дать согласие к отправлению в Углич находящегося в Тобольске при домовой архиерейской церкви колокола, так как этот колокол вовсе не составляет собственность архиерейского дома. Желающие возвратить его в Углич пусть имеют переписку с начальником Тобольской губернии г. Тройницким”, — писал в 1889 году Авраамий, епископ Тобольский и Сибирский ярославскому епархиальному архиерею. Пыл Соловьева на некоторое время остыл, но через год проявился с новой силой.
В июне 1890 года Соловьев пишет в угличскую городскую управу, что городское управление Тобольска колокол по его просьбе не отдает, что это, мол, их собственность, и просит управу написать свое ходатайство в Тобольск. В июле вновь обращается “с усердной просьбой” —воздействовать на тобольскую управу. Видимо, ходатайство в Тобольск было послано, поскольку в декабре Соловьев сообщает в Углич, что тобольские губернатор и архиерей колокол не отдают, и предлагают управе просить ярославского губернатора направить прошение о возвращении колокола в Правительствующий Сенат для доклада императору Александру III.
Городская управа, считая ссыльный колокол в Тобольске не настоящим, не решилась вводить в заблуждение губернатора, и тем более, императора. Угличская городская дума на заседании 28 декабря 1890 года приняла следующее постановление: “Во избежание излишней и. бесплодной переписки с г. Соловьевым по настоящему делу, прекратить с ним всякие отношения” и даже “предложить г. Соловьеву освободить на будущее время городское общественное управление от дальнейших своих заявлений по настоящему вопросу”. Испытывая на себе длительную напористость Соловьева, городская управа для крепости попросила вручить ему ответ через петербургскую полицию. Что и было сделано. Но Соловьев продолжает действовать самостоятельно через ярославского губернатора и Святейший Синод.
Из Углича писали Соловьеву: “Милостивый государь, Леонид Федорович! Многие угличане душевно сочувствуют Вам, но официально выходит, напротив. В заседании 11 июля в думе слушали Ваше письмо, посланное начальнику губернии. По прочтении председатель, он же городской голова, заявил: “У нас поставлено — с Соловьевым никаких переписок не иметь...” Будет ли это написано в журнале городской думы, не знаю. Что ответят господину начальнику губернии по Вашему письму, вероятно, Вас уведомят. Если угодно Господу Богу, осуществится желание угличан, да поможет Вам царевич Димитрий. Угличанин.”
По-иному отнеслись к заявлению Соловьева в Святейшем Синоде. Там не стали долго разбираться с этим делом, даже не пытались проверить, тот ли церковный колокол находится в Тобольске, а просто доложили о просьбе угличан императору Александру III. Государь “на всеподданнейшем о сем докладе... изволил собственноручно начертать: “Я полагаю, что все-таки вернуть его обратно в город Углич можно, так как в Тобольске он совершенно не нужен и легко заменить его другим”.
Указ о возвращении церковного колокола был получен в Угличе 27 октября 1891 года и на следующий день рассмотрен в городской думе. Думе ничего не оставалось, как объявить глубокую благодарность живущим в Петербурге угличанам и лично Л. Ф. Соловьеву за успешное ходатайство их перед Синодом и царем. Соловьев был в восторге. “С момента объявления мне высочайшей резолюции не могу нарадоваться благополучному исходу дела, — писал он в Углич. — Дела, тяготевшего надо мною около четырех лет, вовлекшего в большие расходы и породившего массу неприятностей. Но слава Богу, все это пережито и вся брошенная в меня грязь исчезла яко дым”.
Но в Тобольске не сдавались, готовя доклад в Священный Синод: “Ввиду вновь обнаруженных несомненных доказательств того, что имеющийся в музее колокол не есть подлинный угличский, и ввиду того, что он для Тобольска представляет значительный исторический интерес, так как более двух веков слыл в народной молве ссыльным, обращал на себя всеобщее внимание, что в 1837 году в бозе почивший император Александр II, посещая еще наследником престола Тобольск, изволил сделать в него удар и таковой же удар сделал ныне при посещении музея августейший наш покровитель, ходатайствуем об оставлении на месте находящегося ныне в музее колокола”.
Затем Л. Ф. Соловьев пишет в Углич: “Я представлялся господину министру государственных имуществ и господину обер-прокурору Святейшего Синода, у последнего тотчас же познакомили меня с ходатайством тобольского губернатора об оставлении исторического колокола навсегда в Тобольске, так как Углич никогда не владел. 28 сего декабря я вновь представился перед министром государственных имуществ с просьбою о выдаче окончательной справки. Получил бумагу, из коей видно, что ходатайство Тобольского губернского музея его превосходительством отклонено... Своевременное заявление мое господину министру государственных имуществ помогло в деле, а то бог весть что могло случиться.
И вот в “Сибирском листке” (1892 г. № 8) появилось следующее сообщение: “Наконец спор тоболяков с угличанами из-за ссыльного колокола окончился. Комитет Тобольского губернского музея, как мы сообщили, просил министра государственных имуществ вторично доложить государю императору дело о злополучном колоколе. На днях министр государственных имуществ уведомил комитет музея, что не считает удобным утруждать особу его величества вторым докладом об этом деле. Таким образом, угличане скоро явятся в Тобольск, заберут “свое сокровище” и водворят его на прежнее место...”.
Начался торг по купле и продаже колокола. В Петербург приезжал тобольский городской голова Трусов и в переговорах с Соловьевым вначале спросил за передачу колокола 15 тысяч рублей. Но Тобольский музей назначил цену в 600 рублей, объяснив, что столько уплачено за отливку нового колокола для архиерейской церкви, который повешен взамен снятого угличского. Позднее, когда эта сумма была уже уплачена, Леонид Соловьев сообщил угличскому городскому голове: “В годовом отчете расходов Тобольского музея значится: на отливку нового колокола для архиерейской церкви израсходовано 360 рублей 65 копеек”. Так что тобольские власти все же запросили с угличан значительно больше. Но угличскую управу и местное духовенство это ничуть не смущало. Главное — возвращается на родину “первоссыльный неодушевленный”. Не смущало и другое обстоятельство, что церковный колокол совсем не тот, а лишь копия его, изготовленная позднее. В представлении угличан и всех верующих он должен быть “способным на святые деяния и чудеса”, а о многих “приключениях” ссыльного колокола народу сообщать не стали. Так в представлении людей он остался “первоссыльным неодушевленным”, “невинным страдальцем” и предметом особой святости. Колокол предстояло доставить на родину и устроить ему пышную встречу. Этим были озабочены представители местной власти и православной церкви.
20 мая 1892 г. в 11 часов ночи, во время перенесения колокола с парохода на южный вход паперти Спасо-Преображенского собора, двухтысячная толпа народа сопровождала колокол при неумолкаемом “Ура!”.. На всю остальную часть ночи избран был из числа граждан, под управлением купца Н. А. Бычкова почетный караул в присутствии двух полицейских надзирателей... 21 мая к окончанию в соборе божественной литургии, около 10 часов утра колокол повешен был на особо устроенном перекладе, а в собор прибыло все городское духовенство и все представители городского и общественного управления. По окончании литургии духовенство в преднесении святых икон Преображения господня, Югской богоматери и святого царевича Димитрия, вышло на соборную площадь и здесь совершило благодарственное Господу Богу молебствие...
С.М. Прокудин-Горский. Угличский колокол
Однако, как бы то ни было, а дело с получением колокола Соловьев довел до конца. И с 1891 года стал ходатайствовать о предоставлении ему звания почетного гражданина города Углича. Дума вынесла решение дать Соловьеву такое звание, а почти через год в апреле 1893 года ярославский губернатор сообщает угличскому городскому голове, что “государь-император по представлению министра внутренних дел соизволил на присвоение Л. Ф. Соловьеву звания почетного гражданина города Углича”.
https://zakon.ru/blog/2016/7/20/uglichskij_ssylnyj_ili_vremya_kolokolchikov
https://kiprioman.livejournal.com/505341.html
Сергей Блинков. Царевич Дмитрий
Тем не менее, в день происшествия в 12 часу субботнего дня сторож Спасского собора Максим Кузнецов и вдовый священник Федот по прозванию Огурец по приказу царицы Марии Нагой били в набат по случаю смерти царевича. Звон собрал на соборной площади горожан, начались волнения и самосуд над лицами, заподозренными в убийстве Дмитрия. Мария Нагая объявила виновными Осипа Волохова (сын мамки), Даниила Битяговского (сына Михаила Битяговского) и Никиту Качалова Михаил Битяговский начал успокаивать собравшуюся толпу, но был убит. Вскоре та же участь постигла и других обвиняемых.
Для подавления беспорядков в Угличе правительство прислало в город доверенных людей, которым было поручено провести расследование произошедшего и наказать виновных. В следственную комиссию, назначенную Годуновым, вошли именитый боярин и князь Василий Иванович Шуйский (глава следователей), его Годунов направил весьма предусмотрительно, как ему казалось, поскольку Шуйский был в оппозиции к Годунову и его заключение по делу, как противника Годунова, не заставило бы никого усомниться в беспристрастности.
По заключению следствия Шуйского, царевич в присутствии царевич, играя со сверстниками во дворе ножом «в тычки» (аналог современных дворовых «ножичков»), неожиданно в припадке падучей болезни (эпилепсии) провёл ножиком по горлу, после чего умер на руках кормилицы. Здесь важно отметить такой любопытный факт, что Шуйский менял свою позицию по данном делу еще ни раз, так после того как появился Лжедмитрий I Шуйский утверждал, что на самом деле царевич не умер, а говорить о его смерти заставил Годунов. Позже, когда уже сам Шуйский стал Царем, и на политической сцене появился Лжедмитрий II, Шуйский опять вернулся к версии о смерти царевича и даже специально из Углича в Москву были перенесены мощи Дмитрия, которые естественно имели чудотворные действия, но судя по дальнейшим событиям смуты версия о дважды спасшемся царевиче имела более убедительный эффект.
Что-то вроде судебного следствия по Угличскому делу рассматривал Освященный собор во главе с патриархом Иовом. В ходе заседания 2 июня митрополит Геласий огласил устное заявление Марии Нагой, которая признавала расправу над Битяговскими и другими свидетелями делом неправым и просила снисхождения для своих родственников. Собор обвинил Нагих и угличан в самоуправстве и попросил светскую власть назначить им наказание.
В итоге Мария Нагая была пострижена в монахини под именем Марфы, Шуйский казнил 200 угличан, а 60 семей 1 апреля 1592 года сослал в Сибирь (в основном, в Пелым).
Но с точки зрения права, интересен вердикт в отношении «зачинщика» самоуправства - набатного колокола Спасского собора Углича, в который били чтобы известить горожан о смерти царевича, по сути с его набатного боя начались беспорядки.
По обычаю, того времени, осужденных в ссылку преступников метили, лишая возможности побега: клеймили, рвали ноздри, за особые провинности отрезали уши и языки. Кое-кто из угличан тоже тогда лишился языка “за смелые речи”. Набатный колокол, звонивший по убиенному царевичу, сбросили со Спасской колокольни, вырвали ему язык, отрубили ухо, принародно на площади, наказали 12 ударами плетей. Вместе с угличанами отправили его в сибирскую ссылку в Тобольск. Так в истории отечественного права первый и последний раз появились неодушевленный субъект преступления, но дальнейшая судьба колокола, которую описывает ярославский краевед А. М. Лобашкова в своем очерке «История ссыльного колокола», имеет еще и интересный цивилистский подтекст, с традиционно полагающимся бюрократическим антуражем, о котором речь пойдет ниже.
В Тобольске тогдашний городской воевода князь Лобанов-Ростовский велел запереть корноухий колокол в приказной избе, сделав на нем надпись “первоссыльный неодушевленный с Углича”.
В 1837 году по распоряжению архиепископа тобольского Афанасия колокол повесили при Крестовой архиерейской церкви под небольшим деревянным навесом. С этого времени угличский колокол сзывает к богослужению, бывающему в Крестовой церкви, но доколе он висел на соборной колокольне, в него отбивали часы и при пожарных случаях били в набат.
В 1890 году колокол был куплен у архиерейской церкви Тобольским музеем и стал его собственностью. Колокол стал для Тобольска настоящей достопримечательностью, туризм еще тогда был развитой отраслью, а такой предмет был весьма премиальной туристической приманкой, ни один турист не опустит из виду, чтобы не повидать первоссыльного угличского колокола, сосланного Борисом Годуновым в 1593 году. Лишь только пароход пристанет к пристани, то извозчики первым долгом предлагают обозреть его и при этом начинают рассказывать историю Углича.
Но время шло вперед. С XVIII века убийство царевича стараниями Карамзина и Костомарова стало фактом (вот так история сплетается с правом), признанным правительством и освященным церковью. Расправу угличан с тех пор считали выражением их патриотизма и преданности царской власти. Значит не заслуживали они того возмездия, которому подверглись при Годунове.
Это соображение утвердилось в сознании угличан, и в декабре 1849 года они пожелали каким-нибудь внешним образом ознаменовать не заслуженность позора, которому два с половиной века тому назад подвергся их город. И вот угличане, в числе 40 человек, подали прошение министру внутренних дел о возвращении ссыльного колокола. Когда об этом доложили императору Николаю I, он распорядился: “Удостоверясь предварительно в справедливости существования означенного колокола в Тобольске, и по сношению с г. оберпрокурором Святейшего Синода, просьбу сию удовлетворить”.
Дело поступило в Святейший Синод. В Тобольске создали комиссию во главе с археологом-любителем протоиереем А. Сулоцким “для изыскания свидетельств, подтверждающих подлинность ссыльного колокола”. Комиссия установила, что колокол не тот.
Оказалось, что угличский колокол расплавился в 1677 году во время жуткого пожара, а в XVIII веке отлили новый колокол — такой же по весу, но отличающийся от прообраза по форме. Павел Конюскевич, митрополит Сибирский и Тобольский, “для отличения его от прочих колоколов” приказал учинить на нем надпись следующего содержания: “Сей колокол, в который били в набат при убиении благоверного царевича Димитрия 1593 году, прислан из города Углича в Сибирь в ссылку во град Тобольск к церкви всемилостивого Спаса, что на торгу, а потом на Софийской колокольне был часобитный, весу в нем 19 пуд. 20 ф.”
Получив такое сообщение Священный синод в возвращении ссыльного колокола отказал. Казалось бы, простейшее решение для цивилиста, никакой виндикации, ибо нет предмета истребования. Но в нашем Отчестве ничего не бывает так просто и понятно.
Через некоторое время об опальном колоколе опять вспомнили угличские земляки, проживающие в Петербурге, в том числе угличский мещанин и питерский купец второй гильдии Леонид Федорович Соловьев. Л. Ф. Соловьев, конечно, знал, что находившийся в Тобольске колокол не является подлинным, что его принадлежность Угличу, увы, ничем не докажешь. Но он и не собирался этого делать. Иную поставил купчик перед собой цель — передать родному городу этот вновь отлитый колокол к трехсотлетию ссылки, чем заработать славу и для Углича, и, прежде всего, для себя самого, “принимающего участие в достохвальном событии”.
Соловьев прекрасно понимал, что волокита с получением колокола могла длиться долго, и предложил Угличской городской думе еще в 1887году возобновить хлопоты о возвращении колокола. В январе 1888 года Соловьев собирает около шестидесяти проживающих в Петербурге угличан, председательствует на этом собрании и делает доклад.
— Наш изгнанник-колокол по суду истории, оказалось, терпит незаслуженное наказание, ссылку по оговору, — заявил он. — Настало время исправить ошибку, снять позор с невинного. Давайте ходатайствовать о его возвращении на родину. Звон его в нашем родном городе напомнит о том счастливом времени, когда Углич был не забытым далеким углом, а цветущим торговым городом, имевшим далеко не малое значение в семье других русских городов. Пусть наши земляки под его звон вспомнят далекое прошлое своего города, пусть под этот звон они воспрянут духом, и, по примеру своих прадедов, постараются поставить свой родной город на тот уровень, на котором он был в более счастливые времена!
И тут начинается бюрократическое приключение, которое ничем не уступит сегодняшним реалиям, видимо, бюрократия уже у нас в крови и ее смело можно назвать частью менталитета. Угличане, проживающие в Петербурге, просили думу родного города предоставить полномочия Леониду Федоровичу Соловьеву для ходатайства о возвращении колокола из Тобольска в Углич. Городской голова Углича решил обратиться к ярославскому губернатору. Губернатор ответил, что со своей стороны не видит препятствия к обсуждению в Угличской думе вопроса о возвращении ссыльного колокола. Наконец дума обсудила этот вопрос и предоставила Соловьеву полномочия — ходатайствовать о возвращении колокола. Тот сразу же организовал в столице общество земляков-угличан, которое в Петербурге иронически называли “обществом колокольного звона”.
За своей подписью и печатью председателя Угличского общества о возвращении колокола предприимчивый купец отправил письма министру внутренних дел и синодальному обер-прокурору, ярославскому архиепископу и тобольскому епископу. В апреле Л. Ф. Соловьев уже сообщает в Углич: “По высочайшему повелению ходатайство наше удовлетворено. Теперь мы обсуждаем, как нам лучше и торжественнее возвратить колокол в наш родной город. Мы надеемся, что жители Углича со своей стороны тоже позаботятся об этом”. Однако в Тобольске посчитали распоряжение его превосходительства министра внутренних дел недостаточным, ждали, когда вопрос решит “его величество”, поскольку сослан колокол по распоряжению царя Бориса Годунова (и тут спор о полномочиях и подведомственности).
“Я затрудняюсь дать согласие к отправлению в Углич находящегося в Тобольске при домовой архиерейской церкви колокола, так как этот колокол вовсе не составляет собственность архиерейского дома. Желающие возвратить его в Углич пусть имеют переписку с начальником Тобольской губернии г. Тройницким”, — писал в 1889 году Авраамий, епископ Тобольский и Сибирский ярославскому епархиальному архиерею. Пыл Соловьева на некоторое время остыл, но через год проявился с новой силой.
В июне 1890 года Соловьев пишет в угличскую городскую управу, что городское управление Тобольска колокол по его просьбе не отдает, что это, мол, их собственность, и просит управу написать свое ходатайство в Тобольск. В июле вновь обращается “с усердной просьбой” —воздействовать на тобольскую управу. Видимо, ходатайство в Тобольск было послано, поскольку в декабре Соловьев сообщает в Углич, что тобольские губернатор и архиерей колокол не отдают, и предлагают управе просить ярославского губернатора направить прошение о возвращении колокола в Правительствующий Сенат для доклада императору Александру III.
Городская управа, считая ссыльный колокол в Тобольске не настоящим, не решилась вводить в заблуждение губернатора, и тем более, императора. Угличская городская дума на заседании 28 декабря 1890 года приняла следующее постановление: “Во избежание излишней и. бесплодной переписки с г. Соловьевым по настоящему делу, прекратить с ним всякие отношения” и даже “предложить г. Соловьеву освободить на будущее время городское общественное управление от дальнейших своих заявлений по настоящему вопросу”. Испытывая на себе длительную напористость Соловьева, городская управа для крепости попросила вручить ему ответ через петербургскую полицию. Что и было сделано. Но Соловьев продолжает действовать самостоятельно через ярославского губернатора и Святейший Синод.
Из Углича писали Соловьеву: “Милостивый государь, Леонид Федорович! Многие угличане душевно сочувствуют Вам, но официально выходит, напротив. В заседании 11 июля в думе слушали Ваше письмо, посланное начальнику губернии. По прочтении председатель, он же городской голова, заявил: “У нас поставлено — с Соловьевым никаких переписок не иметь...” Будет ли это написано в журнале городской думы, не знаю. Что ответят господину начальнику губернии по Вашему письму, вероятно, Вас уведомят. Если угодно Господу Богу, осуществится желание угличан, да поможет Вам царевич Димитрий. Угличанин.”
По-иному отнеслись к заявлению Соловьева в Святейшем Синоде. Там не стали долго разбираться с этим делом, даже не пытались проверить, тот ли церковный колокол находится в Тобольске, а просто доложили о просьбе угличан императору Александру III. Государь “на всеподданнейшем о сем докладе... изволил собственноручно начертать: “Я полагаю, что все-таки вернуть его обратно в город Углич можно, так как в Тобольске он совершенно не нужен и легко заменить его другим”.
Указ о возвращении церковного колокола был получен в Угличе 27 октября 1891 года и на следующий день рассмотрен в городской думе. Думе ничего не оставалось, как объявить глубокую благодарность живущим в Петербурге угличанам и лично Л. Ф. Соловьеву за успешное ходатайство их перед Синодом и царем. Соловьев был в восторге. “С момента объявления мне высочайшей резолюции не могу нарадоваться благополучному исходу дела, — писал он в Углич. — Дела, тяготевшего надо мною около четырех лет, вовлекшего в большие расходы и породившего массу неприятностей. Но слава Богу, все это пережито и вся брошенная в меня грязь исчезла яко дым”.
Но в Тобольске не сдавались, готовя доклад в Священный Синод: “Ввиду вновь обнаруженных несомненных доказательств того, что имеющийся в музее колокол не есть подлинный угличский, и ввиду того, что он для Тобольска представляет значительный исторический интерес, так как более двух веков слыл в народной молве ссыльным, обращал на себя всеобщее внимание, что в 1837 году в бозе почивший император Александр II, посещая еще наследником престола Тобольск, изволил сделать в него удар и таковой же удар сделал ныне при посещении музея августейший наш покровитель, ходатайствуем об оставлении на месте находящегося ныне в музее колокола”.
Затем Л. Ф. Соловьев пишет в Углич: “Я представлялся господину министру государственных имуществ и господину обер-прокурору Святейшего Синода, у последнего тотчас же познакомили меня с ходатайством тобольского губернатора об оставлении исторического колокола навсегда в Тобольске, так как Углич никогда не владел. 28 сего декабря я вновь представился перед министром государственных имуществ с просьбою о выдаче окончательной справки. Получил бумагу, из коей видно, что ходатайство Тобольского губернского музея его превосходительством отклонено... Своевременное заявление мое господину министру государственных имуществ помогло в деле, а то бог весть что могло случиться.
И вот в “Сибирском листке” (1892 г. № 8) появилось следующее сообщение: “Наконец спор тоболяков с угличанами из-за ссыльного колокола окончился. Комитет Тобольского губернского музея, как мы сообщили, просил министра государственных имуществ вторично доложить государю императору дело о злополучном колоколе. На днях министр государственных имуществ уведомил комитет музея, что не считает удобным утруждать особу его величества вторым докладом об этом деле. Таким образом, угличане скоро явятся в Тобольск, заберут “свое сокровище” и водворят его на прежнее место...”.
Начался торг по купле и продаже колокола. В Петербург приезжал тобольский городской голова Трусов и в переговорах с Соловьевым вначале спросил за передачу колокола 15 тысяч рублей. Но Тобольский музей назначил цену в 600 рублей, объяснив, что столько уплачено за отливку нового колокола для архиерейской церкви, который повешен взамен снятого угличского. Позднее, когда эта сумма была уже уплачена, Леонид Соловьев сообщил угличскому городскому голове: “В годовом отчете расходов Тобольского музея значится: на отливку нового колокола для архиерейской церкви израсходовано 360 рублей 65 копеек”. Так что тобольские власти все же запросили с угличан значительно больше. Но угличскую управу и местное духовенство это ничуть не смущало. Главное — возвращается на родину “первоссыльный неодушевленный”. Не смущало и другое обстоятельство, что церковный колокол совсем не тот, а лишь копия его, изготовленная позднее. В представлении угличан и всех верующих он должен быть “способным на святые деяния и чудеса”, а о многих “приключениях” ссыльного колокола народу сообщать не стали. Так в представлении людей он остался “первоссыльным неодушевленным”, “невинным страдальцем” и предметом особой святости. Колокол предстояло доставить на родину и устроить ему пышную встречу. Этим были озабочены представители местной власти и православной церкви.
20 мая 1892 г. в 11 часов ночи, во время перенесения колокола с парохода на южный вход паперти Спасо-Преображенского собора, двухтысячная толпа народа сопровождала колокол при неумолкаемом “Ура!”.. На всю остальную часть ночи избран был из числа граждан, под управлением купца Н. А. Бычкова почетный караул в присутствии двух полицейских надзирателей... 21 мая к окончанию в соборе божественной литургии, около 10 часов утра колокол повешен был на особо устроенном перекладе, а в собор прибыло все городское духовенство и все представители городского и общественного управления. По окончании литургии духовенство в преднесении святых икон Преображения господня, Югской богоматери и святого царевича Димитрия, вышло на соборную площадь и здесь совершило благодарственное Господу Богу молебствие...
С.М. Прокудин-Горский. Угличский колокол
Однако, как бы то ни было, а дело с получением колокола Соловьев довел до конца. И с 1891 года стал ходатайствовать о предоставлении ему звания почетного гражданина города Углича. Дума вынесла решение дать Соловьеву такое звание, а почти через год в апреле 1893 года ярославский губернатор сообщает угличскому городскому голове, что “государь-император по представлению министра внутренних дел соизволил на присвоение Л. Ф. Соловьеву звания почетного гражданина города Углича”.
https://zakon.ru/blog/2016/7/20/uglichskij_ssylnyj_ili_vremya_kolokolchikov
https://kiprioman.livejournal.com/505341.html