Безответственные злые дети. Чем опасно забвение войны в Чечне

На днях Ильяс Солтаев, чеченский полицейский, капитан МВД (сам себя он предпочитал называть полковником) выдал публикацию в «Инстаграм» в худших традициях сетевых дудаевцев. Под годовщину кровавого новогоднего штурма Грозного 1995 года Солтаев рассказал изумленной публике о «разгроме федералов» и «тысячах убитых оккупантов на улицах Грозного». Пикантности происходящему придавал, конечно, тот факт, что Солтаев – действующий российский офицер.

Затем полицейский под неизменное «Аллах акбар» назвал свиньями тех, кто отправлял жалобы на этот пост, но к тому моменту о существовании красноречивого офицера узнала вся страна, и он отважно удалил свой аккаунт в «Инстаграме», попутно рассказывая, как его слова исказили «интернет-провокаторы». 

Здесь, конечно, интересна не сама по себе реплика этого мужественного, чрезвычайно стойкого в убеждениях офицера.

Из 2021 года кажется, что война в Чечне была когда-то давно. Действительно, со времен первых ее битв прошло уже 26 лет. Даже засадная война нулевых или трагедия в Беслане кажутся уже чем-то далеким. Путешественник, бывавший в Грозном во время войны и после, рассказывал, что только смутно узнает направления улиц; Грозный руин и блокпостов и Грозный мечетей и кофеен кажутся сновидениями друг друга. 

В действительности мы сталкиваемся со странным парадоксом. С одной стороны, война ближе, чем может показаться. Хотя контртеррористическая операция официально закончена в 2009 году, лишь в 2017-м ФСБ объявила о разгроме вооруженного подполья. Последний настоящий полевой командир Ичкерии был уничтожен аж в 2021 году. Война в Чечне завершена, но не закрыта, не стала историей по-настоящему. Она загнана в темные углы коллективного бессознательного, и достают ее оттуда очень неохотно. Государство можно понять: позиция «война закончена, забудьте» выглядит логичной с позиции «как бы чего не вышло». Но именно из-за этого, хотя боевые действия отгремели совсем недавно, ее опыт начал забываться. Уроки из истории невозможно извлечь, если старательно вымарывать саму память об этой учебной программе. А именно это и произошло.   

Время, конечно, лечит. В наши дни самые воинственные люди населяют телеграм-каналы и «Инсту», а не лесные схроны. Самым страшным оружием России в Чечне стали не танки и штурмовики, а университеты и легальная экономика. «Третья чеченская» – это, конечно, в современных условиях скорее фантом. Нынешнее руководство Чечни – включая бывших боевиков – слишком много усилий потратило на строительство именно такой республики, какая она есть сейчас, чтобы всерьез желать вернуться в схроны.

Горючий материал первой войны – это сельская молодежь без образования, денег и перспектив, для нее-то отряды Гелаева и Басаева, а то и совсем маленькие отряды «индейцев» были, как ни дико прозвучит, социальным лифтом. Ну а по нехватке образования речи Дудаева о золотых краниках, из которых течет верблюжье молоко, звучали для них убедительно. Сейчас попытка повторить тот же опыт напоминала бы обрыв троса и полет на социальном лифте на самое дно шахты. Но если это понимают люди, принимающие решения, то это совершенно не значит, что те же самые нехитрые соображения приходят в головы молодым балбесам, для которых работающий водопровод и отсутствие зачисток – данность. Капитан Солтаев оказался мужчиной такого ума, что начал играть со спичками прямо на пепелище недавнего пожара.

Непосредственная память о прокатившейся через твою республику войне – это не только травма, но еще и понимание, чем чреваты такие вещи. Первая война началась в огромной степени из-за того, что не только лидеры мятежной Ичкерии, но и их восторженные последователи плохо понимали цену, в которую им встанет размахивание оружием. Борис Ельцин и его окружение были, конечно, не лучше. Но у Ельцина и Дудаева все-таки есть шаткое оправдание: они не могли скроить себе разведсводку из подшивок газет c 1994 по 2009. Современные люди такой привилегией обладают и, казалось бы, должны несколько аккуратнее относиться к бравурной болтовне. Однако хождение по граблям иные готовы возводить в ранг национальной доблести. То, что простительно для не очень умного, но очень энергичного подростка, для офицера – дремучий инфантилизм. Особенно если этот офицер надел униформу тех самых людей, которых именует оккупантами.