Ядовитое облако пришло с «Маяка»
Днем 29 сентября 1957 года в закрытом городе Челябинск-40 прогремел взрыв. На комбинате 817-го производственного объединения «Маяк» взорвалась подземная емкость с высокоактивными радиационными отходами. Челябинскую область накрыло ядовитое облако, последствия от воздействия которого не устранены до сих пор. О том, как люди стали расходным материалом в ядерной державе, корреспонденту «Новой» рассказала Надежда Кутепова, правозащитница и эксперт по закрытым городам и правам жертв радиации.
— «Маяк» — это производственный комплекс в России, который занимается переработкой ядерного топлива и хранением радиоактивных отходов. Он находится в Челябинской области. Первые исторические документы говорят нам о том, что Сталин поставил перед Курчатовым задачу о создании ядерного оружия. Плутоний был создан в лабораторных условиях, но для производства ядерной бомбы требовалось больше места. Выбор пал на Челябинскую область.
По каким критериям выбирали эту площадку? Самолет-шпион не мог даже гипотетически долететь до этого места. Для охлаждения и работы реакторов требовалось большое количество воды — рядом была река Теча. И что особенно важно — малонаселенность местности. Секретность была соблюдена. В 1945 году первые военные и заключенные ГУЛАГа, последних на объекте насчитывалось до 10 тысяч человек, прибыли на территорию будущего Озерска, чтобы копать котлован и строить реактор.
Вся история про «Маяк» омрачена экологическими катастрофами. Когда планировали производить плутоний, не представляли, в каких объемах будут производиться жидкие радиоактивные отходы. Нужно было много пресной воды и для сброса жидких радиоактивных отходов. И куда их стали сбрасывать? В имеющиеся водоемы. Первой пострадала река Теча. Никто не обратил внимания на то, что на ее берегах располагалось 39 населенных пунктов, где жили несколько тысяч человек. Завод, который построили в верховье реки, был секретен. Соответственно,
местным жителям ничего не говорили о том, что в водоем сбрасываются радиоактивные отходы.
Так вот, местное население, проживающее на реке, пользовалось водой, так же, как и десять, и сто лет назад. Но в 1949 году это была уже не просто вода, это были жидкие радиоактивные отходы. Верхняя деревня — Метлино — располагалась всего в семи километрах от места сброса. Моя коллега по правозащитной деятельности Любовь Ладейщикова, которая проживала в данной деревне, вспоминала, что дети были очень рады тому, что происходило с рекой: мертвые рыбы плавала вверх животами. Они ловили их и с удовольствием жарили на берегу.
Моя мама, которая в этот момент проходила практику в московской клинике № 6 для радиационных больных (эта клиника существует и сегодня), рассказывала мне, что рыба, которую привозили из Челябинской области, когда ее клали на рентгенбумагу, мгновенно давала такой же снимок, как и рентгеновский. Можете представить, какой мощности было радиоактивное облучение. И всю эту воду люди использовали: пили, поливали огороды, стирали, поили скот, купали детей.
— И никто из местных не ощущал перемен в своей жизни от такого соседства?
— Сегодня мы знаем, что в 49–50-е годы, когда «Маяк» сбросил в воду радиоактивные отходы радиоактивностью 3 млн кюри, 75 процентов населения села Мюслюмово заболело лучевой болезнью. Медицинское обслуживание осуществлялось врачами закрытого города. В 1952 году впервые обратили внимание на здоровье населения и поручили организовать стационар на 10 коек для сельского населения.
В 52–54-е годы, когда поняли, что люди массово болеют и умирают, издали кучу нормативных актов, чтобы каким-то образом людям запретить пользоваться рекой.
Что им говорили? Вода в реке отравлена. А вы — деревенский житель — приходите на берег реки, а там, как и раньше плавают утки, на берегу растет трава… Ничего не изменилось для вас, за исключением плавающей мертвой рыбы. Что вы делаете? Если днем берег охраняет милиционер, то вы приходите к реке ночью, поливаете огород, а утром делаете вид, что соблюдаете нововведение. Такая игра со стороны государства.
В 51-м году принимается решение прекратить сброс высокоактивных отходов в реку Течу и начать хранить их в подземных емкостях (железобетонные сооружения под землей). Среднеактивные отходы тоже прекратили сбрасывать в Течу, теперь их сливали в озеро Карачай. Низкоактивные отходы продолжили сливать в Течу, несмотря на то, что по берегам жили люди. В течение десяти последующих лет 35 населенных пунктов полностью эвакуировали и ликвидировали до состояния чистой лужайки. Эвакуация происходила жестко, потому что люди не хотели покидать родной край.
— Был ли взрыв неожиданным для сотрудников комбината?
— По архивным документам мы уже знаем, что первые недостатки в хранилище были обнаружены еще в марте, но никто не обратил на них внимания. Атомная индустрия страдала головокружением от успехов. Атомщики быстро создали плутоний, сделали ядерный заряд, а потом и ядерную бомбу. И на том, насколько эффективно работало предприятие, базировалось могущество страны. Кто будет обращать внимание на какие-то недочеты? Люди вручную ликвидировали аварийные ситуации, когда, например, застревал радиоактивный материал.
29 сентября 1957 года в 16 часов дня в соцгороде, как на тот момент назывался закрытый город Озерск, шел футбольный матч. Один из рабочих смены заметил, что со стороны комплекса хранения радиоактивных отходов, который в документах называется С-30, идет желтый дым. Сотрудник ушел в основное здание, чтобы позвонить и сообщить об утечке, после чего сразу раздался взрыв. По счастливой случайности никто в этот момент не погиб. Что произошло? Взорвалась подземная емкость с жидкими радиоактивными отходами, 20 млн кюри попали в атмосферу. Сегодня Росатом утверждает, что 18 млн кюри осталось на промплощадке «Маяка», и только 2 млн кюри поднялись на несколько километров и за 11 часов, согласно направлению ветра, сформировали восточно-уральский радиоактивный след. Радиоактивное облако накрыло огромное территорию. 272 тысячи человек попали в зону загрязнения.
Больше всего пострадали два населенных пункта, людей из которых через какое-то время эвакуировали, а дома, хозпостройки и огороды сравняли с землей. Пострадала ближайшая деревня Бердяныш, в которой проживало татаро-башкирское население.
У них изъяли весь домашний скот, который не подлежал дезактивации. Животных расстреливали на глазах у хозяев и тут же закапывали. Людей еще не увезли, как начали разрушать их дома. Картина, поражающая своей жестокостью.
Так как действовал режим охраны государственной тайны; никому из деревенских не говорилось о причинах подобного поведения.
В последующий год государство эвакуировало еще 23 населенных пункта, оставив деревню Татарская Караболка, люди в ней живут до сих пор. На сегодня есть разные версии, почему эта деревня там осталась, но она — самая жизнеспособная: люди сопротивлялись переселению, так как никто не знал истинных причин эвакуации. Когда им было несколько раз предложено переехать и каждый раз они не являлись в пункт сбора, государство просто махнуло на них рукой.
С 1957 года мы имеем 23 тысячи квадратных километров загрязненной территории, 23 выселенные деревни, 272 тысячи облученных человек среди местного населения.
Это было давно, но даже в этом году производственное объединение «Маяк» заключило производственный договор на проведение мероприятий по очистке данной территории от последствий аварий 1957 года.
— Надежда, вас лично данная авария как-то коснулась?
— Моя бабушка, Козлова Надежда Ивановна, приехала в 1948 году строить Маяк, она была инженером. К сожалению, она умерла до моего рождения, у нее был рак лимфатической системы. Мой отец, Гаев Лев Николаевич, родился в Свердловске и был мобилизован 30 сентября 1957 года для участия в ликвидации аварии на «Маяке». Он умирал у меня на глазах с 1983 по 1985 год, у него был очень тяжелый рак кишечника с метастазами в легкие. Для меня это все еще живая история о том, как страдал он, как страдала я в свои 12 лет. Эти двое людей для меня — прямые жертвы деятельности атомной индустрии.
Я родилась в 1972 году в Озерске, никогда не знала, что производится в нашем закрытом городе. Я знала, что у нас есть завод, что мой папа там работает, а моя мама лечит тех, кто там работает. Но серьезно мы заговорили об открытии информации только в начале 90-х годов, когда Росатом впервые опубликовал информацию об авариях и закрытых городах. Все это носило негативный окрас, ведь есть жители закрытых городов, которые имели какие-то льготы и привилегии от государства, и есть жители пострадавших от загрязнения территорий, которые не имели ничего, кроме проблем со здоровьем.
Вот нам, жителям закрытого города, постоянно говорили о том, что вот эти жители окружающих территорий — это не просто люди, это злоумышленники, которые придумывают себе болезни, они даже женятся друг на друге, вместе пьют, чтобы рожать больных детей, а потом идти в суды и требовать с «Маяка» деньги за свои болезни. Эта версия представлялась мне несколько абсурдной, трудно представить себе людей, реализующих столь долгосрочный план для того, чтобы иметь повод пойти в суд. Тем не менее в нашем городе была именно такая росатомовская идеология.
Впоследствии я окончила университет и случайно попала на экологическую конференцию, где впервые услышала выступление экологического руководителя из Озерска. Он рассказал о сбросе в Течу 3 млн кюри, об аварии 57-го года в 20 млн кюри, упомянул ветровой разнос в 67-м году над озером Карачай — 120 млн кюри... Плюсом ко всему стандартная ежедневная деятельность, в результате которой вся окружающая территория загрязнена.
Я была шокирована тем, что можно так врать. А как же мы, живущие в Озерске, там же все это отрицают?
Он удивился: почему все всё знают, но мы действуем в интересах государства. Я бегу к маме, задаю ей много вопросов. Выясняется, что в нашей семье была еще одна жертва — моя сводная сестра по отцу умерла от заболевания головного мозга. Я понимаю, что нужно что-то делать, как-то бороться с этим. Как это делать в закрытом городе, где ты всегда под надзором ФСБ? Со всех сторон на меня давили: против государства идти нельзя, ты не имеешь права, мы на эти темы не говорим...
После экологической конференции я создала общественную организацию «Планета надежд», мне хотелось в атмосфере полной безнадеги дать людям шанс на надежду. 15 лет мы активно работали, проводили юридические консультации. Мы участвовали в отселении жителей села Муслюмово. Сегодня я вспоминаю наиболее громкие дела, они же и самые грустные — серьезно пострадавшие люди в большинстве своем не добились справедливости в суде.
Дело внутриутробных ликвидаторов
Наиболее яркое — дело внутриутробных ликвидаторов. Их матери были беременны в момент участия в ликвидации аварии 1957 года либо ликвидации последствий сброса в реку Теча. В тот момент трудовое законодательство не защищало беременных женщин, не видело в этом ничего особенного и руководство завода. В результате в городе родилось очень много детей, которые были больны и вскоре умирали. Но часть этих детей выжили, и примерно в сорок лет у них стали проявляться нетипичные заболевания, связанные с щитовидной железой, иммунитетом, лимфатическим током и обменом веществ.
Когда люди стали обращаться к врачам, те удивлялись, потом брали карточку родителей и говорили: «Все понятно, ваша мама была ликвидатором».
Им выдавали справки, что заболевание связано с воздействием радиации на плод во время беременности, и потом эти справки не давали им ничего. Росатом и «Маяк» сразу заняли такую позицию: поскольку эти люди не работали в ликвидации руками, значит, они в этом процессе не участвовали. Я спорила в суде с юристами Росатома: как можно разделять мать и плод, если они являются единым целым, и на плод воздействие вредных факторов оказывается более сильное? Они были непреклонны: физического лица не существовало, значит, ни на какие льготы у него права нет. Мы прошли все стадии суда, и Верховный суд послал нас к законодателю. В Законодательном собрании сидят лоббисты Росатома, которые не дадут пройти ни одой законодательной инициативе, которая может заставить данную организацию потратить на кого-то хоть копейку.
Дело вдов ликвидаторов
Другая история — дело вдов ликвидаторов. У этих женщин мужья умерли, в основном от рака. Им всем было отказано в компенсации, так как они овдовели до принятия соответствующего закона в 1993 году. Моя мама участвовала в этом деле и стала первой, кто получил данную компенсацию. Но потом «Маяк» у нее эти выплаты, хотя они и были копеечными, отобрал. Судья, которая ранее была юристом «Маяка», сказала мне: «Надя, мы не хотим ни одного прецедента, чтобы в области вдовы ликвидаторов «Маяка» получали хоть какие-нибудь деньги». Чтобы вы понимали: компенсация — это примерно 100 рублей в месяц, которые платит не Росатом, а бюджет страны. Против лома нет приема, и дело мы проиграли. К сожалению, это закончилось для меня личной трагедией — моя мама начала получать эту компенсацию, а потом у нее ее отобрали. У мамы в результате нервного удара быстро развилась деменция, и через год она умерла.