«Тоцкие дозы похожи на облучение людей, переживших бомбардировку Хиросимы»: Baza опубликовала расследование трагедии в Тоцком

На интернет-ресурсе Baza вышло большое расследование про испытание ядерного оружия на Тоцком полигоне, которое произошло 66 лет назад. Репортер Baza Кирилл Руков побывал в Оренбуржье и пообщался со свидетелями взрыва, а также с журналистом и физиком-эмигрантом. 

Две девушки из Бузулука

Взрыв — это вспышка в тишине. Острый свет режет глаза, закрытые веки наливаются прозрачно-красным, а сам воздух мерцает голубым — он ионизируется. Две секунды, все еще тишина. Земля ведет себя как «идеальная жидкость»: делает мягкое движение назад и вперед, словно ты в лодке, а вокруг сухое желе, — сейсмические волны распространяются быстрее, чем звук. Только затем приходит грохот, как если бы молния ударила в соседний дом, — он не прекращается дольше минуты. Одновременно прилетает удушающая стена жара, но её ты ждёшь — потому что видно, как она бежит издалека, словно гигантская проволока причесывает траву. У самого эпицентра эта проволока срубает башни танков, как конструктор лего, но в восьми километрах — только сдувает фуражки, чтобы потом потащить их обратно: сожженный кислород создает кратковременный вакуум, и атомный ветер ведет себя истерично. Это сумма свидетельств Тоцкого взрыва с границы зоны поражения.

Тамара Попова тоже здесь. Ей 18 лет, она лежит в траншее, укрытая байковым одеялом, и дрожит. Где-то рядом — лучшая подруга, Александра Иващенко, или Шура, но она потерялась из виду. Вокруг мужчины в громоздких плащах и противогазах, тесно и пыльно, жара выше тридцати градусов. Шура старше на четыре года, познакомились на хлебокомбинате города Бузулука. Тамара хрупкая, общительная и весёлая. Шура — покрупнее и скромная. Вместе ходили на танцы: тусили допоздна, поэтому ночевали друг у друга по очереди, а утром вместе ехали на завод.

Три недели назад девушек отправили на Тоцкий полигон, это в 40 километрах. «Нам говорили только, что будет экспериментальный взрыв, — рассказывает Тамара для Baza. — Что это новое изобретение и что там будут атомы».



У Тамары и Шуры с собой «кругленькие газоанализаторы» с ворохом трубок, их задача — замерять состав воздуха. Спустя три часа все уже стихло — дорога к эпицентру открыта, гриб унесло на восток, пушки отстрелялись, хотя где-то вдалеке еще клокочет. Девушки медленно идут в пыли, все ближе и ближе, мимо разбитой техники, словно на выставке, мимо самолетов с оплавленными крыльями и танков, с которых стекает металл. Почва вокруг испещрена следами — здесь только что прошли три тысячи солдат, но они скрылись из виду. «Повсюду разбросаны трупы животных, — рассказывает Тамара. — Помню мясо коров, сгоревших овец, кровь с них свищет. Я как их увидала, сразу разрыдалась, у меня началась истерика». 

Животные-смертники

«Двух лошадей за веревки на шеях медленно вели солдаты. Одна лошадь была белая, вторая — черная, у обеих были выбиты глаза. Но белая чувствовала себя лучше, ожогов было мало. А вот черная превратилась почти в сплошной струп. Двигалась она мелкими шажками, а если пыталась сделать шаг пошире, струпья лопались, из трещин хлестала кровь». 



Овцы, коровы, собаки, кошки, верблюды и даже обезьяны — всех их перед взрывом приковали вокруг мишени. Животных официально называли смертниками, их расставляла биологическая команда Леонида Погребного: «От тех, кто находился на открытой местности, остался один пепел. В дощатых укрытиях мы обнаружили почему-то только копыта и концы хвостов. Даже рогов не нашли».

Трупы собирали и свозили на юг, за ж/д станцию Тоцкая, в шестиметровый скотомогильник — так называемая яма Беккари для обеззараживания, — их обливали бензином и сжигали. Этим тоже занималась команда Погребного. Через год у одного из его помощников, ветфельдшера Викулова, нашли рак легких. Спустя полтора года от рака печени и поджелудочной железы умер еще один. Третьим ушел из жизни комиссар Дурнобрагов. Сам Погребной балансировал на грани белокровия, а его семья не знала, где он провёл сентябрь, — подписка о неразглашении на 25 лет запрещала обсуждать Тоцкое даже с близкими родственниками.

Прим. Baza: цитаты даны в сокращении, без искажения смысла.

В пыли Тамару ловит какая-то женщина, снимает противогаз: это врач из Тоцкого, они уже знакомы — жена начальника полигона. «Она оберегала нас с самого приезда, постоянно повторяла: “Просись домой, ты же ещё совсем ребёнок, я вообще не понимаю, как ты сюда попала. Никуда не ходи, не соглашайся, ты заболеешь — и я не смогу тебя вылечить”. Тогда, на пути к эпицентру она снова схватила меня и говорит: “Тамара, пожалуйста, иди в машину сядь, не ходи дальше, если будут спрашивать — рыдай”. И я действительно повернула с половины поля и просто пошла назад. Шура отказалась возвращаться: боялась, что её накажут, ведь она старше».

Девушки пробыли в Тоцком ещё неделю, только Шура постоянно возвращалась на испытательное поле, а Тамара сидела в лаборатории с образцами. Домой в Бузулук уехали вместе: «На всех вокзалах играла музыка. Нам даже заплатили какие-то деньги и дали фруктов». Хлебокомбинат девушки бросили не сразу — успели ещё поработать вместе пару месяцев.

Самая известная медсестра из Тоцкого

Госпиталей в Тоцком было несколько, и имя своей знакомой докторши Тамара не помнит. Но самым известным медиком оттуда стала Анна Казакова из Оренбурга, ей было 25 лет — момент взрыва она тоже встретила в траншее, потом помогала легкораненым: тяжелых отправляли в Самару и Бузулук. Вернувшись домой, Казакова влюбилась в лётчика Михаила и обвенчалась с ним уже через три дня. В 1956 году пара уехала в Будапешт ровно в тот момент, когда там началось Венгерское вооружённое восстание, — на улицах города шли боевые действия. Тогда же Казакова впервые почувствовала себя плохо: у нее заболели кости, она перестала ходить и падала в обмороки. Врачи диагностировали апластическую анемию — это характерно для облучённых; требовалось срочное переливание редкой группы крови, но девушка выжила: именно ее муж оказался единственным ближайшим подходящим донором. Казакова считает, что он спас ей жизнь.

Тамара легла в больницу той же зимой, с язвами: «Одновременно у меня болели кости, но главное, что я не могла есть: все время рвало из-за боли в животе». Врачи поставили только язву двенадцатиперстной кишки (поражения кишечника и желудка характерны для ликвидаторов). Она стала проводить в койке всё больше и больше времени, уволилась с работы — с Шурой стали видеться реже. Когда были силы, Тамара заходила к ней в гости: «Помню, в очередной раз приехала — а в доме сидит ее отец и пьет: «Шуру увезли в больницу в Самаре». 

В тот же день Тамара взяла билеты и приехала к подруге. «Она очень изменилась. Всё тело опухло, руки и ноги огромные, красные, отёкшие. Глаза будто сейчас вылезут из орбит, рот перекошен, вся изуродована. Я сидела с ней несколько часов в палате, просила прощения, говорила, что не знала, что она так сильно болеет, что не могу остаться сейчас — но приеду еще. Шура губами почти не шевелила, они все помятые, только шептала: “Мы с тобой заразились”. Я вернулась домой в Бузулук, через два дня застал звонок ее матери: «Шура умерла». 

Александра Иващенко прожила после взрыва год и четыре месяца, ей было 23. Ее диагноз неизвестен, Тамаре его не сообщали, но опрошенные Baza медики по описанию симптомов предположили, что это «гипертиреоз, или базедова болезнь, вызванная облучением на фоне системных эндокринных нарушений». Поставить точный диагноз со слов спустя 60 лет, конечно, невозможно. Но еще хуже, что ни Тамара, ни Шура не знали своих доз облучения из Тоцкого — ведь ни у кого на полигоне не было индивидуальных дозиметров.

В 20 лет Тамара вышла замуж. Это была настоящая деревенская свадьба в Бузулуке, с запоем, обручением и сводами. Тамара плакала и не хотела, но родственники убедили: она и так проводила целые недели в больницах, а муж сможет быть рядом, заботиться, и главное — он хочет детей. 

Родила девочку в 1958-м. «Вся красная, маленькая и будто сухая. Подошла акушерка: «Ваш ребенок не выживет, не получится ничего, она не развилась». Врачи не записывали это в бумаги, просто говорили: «Это Тоцкое. Лучше не пытайтесь, вам сейчас нельзя иметь детей». Я плакала и не понимала, что со мной не так». Тамара пролежала с ребёнком еще восемь часов, пока девочка не умерла.


Бузулук, памятник советским солдатам у вокзальной площади

Выписавшись, она устраивается на работу, пытается вернуться к привычной жизни — но муж хочет пробовать ещё и ещё. Ребенка снова зачали, в том же году. Мальчик. «Это была ужасная боль, — когда Тамара рассказывает об этом, руками она будто комкает в воздухе вату. — Он был совсем урод, просто какое-то мясо одно. Умер. Я решила, что больше не стану рожать».

Но муж все еще хотел, снова и снова: «Иван был неусидчивый такой мужчина, неугомонный. Я поддавалась». В 1959 году Тамара Попова снова родила, наконец-то здоровую девочку, её назвали Татьяной. Через два года у нее появилась сестра. Муж тогда работал помощником машиниста в Бузулуке, но в 60-х стал сильно пить. Каждый раз, когда его выгоняли с работы, Иван уезжал в другой город, находил там новую работу, но опять срывался и пил. Причём жену он успевал позвать к себе. Сейчас Тамара не хочет называть это созависимыми отношениями — считает просто «горькой любовью»: так она приезжала к нему с детьми в Красноярск, в Прагу, в Ростов-на-Дону. «Мне было трудно уйти насовсем, ведь он ухаживал за мной после взрыва, когда я болела без конца. Он никогда не бил меня, это просто была пьянка, которая не прекращалась, — а у нас уже двое маленьких детей». В Ростове Тамара все-таки решилась и обратно в Бузулук уехала без мужа.


Тамара Попова в своей лаборатории в 90-х

Тамару возьмут на работу в филиал «Газпрома», у неё даже появится своя лаборатория, на Волчьей горе в Александровке. Она встретит другого хорошего мужчину, который будет играть ей по вечерам на аккордеоне и много шутить, пока однажды его не собьет машина на автобусной остановке. 

Еще после смерти Шуры Иващенко ее семья продала дом — они уехали из Бузулука, и больше их никто не видел. Так сложилась судьба двух девушек, оказавшихся в восьми километрах от эпицентра. Что же стало с теми, кто побывал гораздо ближе?

Как доктор Манхэттен полюбил свои атомные взрывы

Взрыв. Высокий худой мужчина — 27-летний Сергей Зеленцов —  следит за тем, как раздувается огненная сфера. Он вообще из тех парней, которые любят смотреть. Заядлый курильщик, фотограф: его задача — по снимкам определить мощность и отклонение. На таких съемках Зеленцов сделает карьеру. Его напарник Архипов возится с противогазом: не может вставить затемнённые пленки в окуляры. Зеленцов говорит ему просто снять противогаз и держать плёнки перед глазами, но Архипов от испуга роняет их и отворачивается от вспышки. 

Зеленцов даже не дрогнул, встретил ударную волну счастливым. Он уже видел такое: год назад в Казахстане он смотрел на первый русский термоядерный заряд мощностью в десять раз больше. Тогда взорвали одну из самых грязных бомб на Семипалатинском полигоне, а Сергей прятался под брезентовым плащом от дождя из чёрных стеклянных шариков в пустыне. Но в Тоцком впечатление совсем другое, вокруг леса и поля, это место похоже на Западную Германию — считалось, что там начнётся Третья мировая война. Сергей не боится радиации, он ей восхищается. Теперь он будет любить, изучать и защищать атомные взрывы всю свою жизнь.

Закончив со съемкой, он отправляет своего помощника Архипова собирать датчики по полигону, а сам прыгает в машину и несётся прямо к эпицентру, лишь изредка останавливаясь, чтобы сфотографировать трупы животных: «Меня окружали голые дымящиеся холмы. Ориентироваться было трудно. <...> Не доходя до зоны сравнительно сильного радиоактивного заражения, пересёк дорогу, по которой незадолго прошли колонны наступающих. Было пусто и тихо. Лишь радиометры пощёлкивали, отмечая повышенный уровень радиации. Непосредственно в зоне, примыкающей к эпицентру взрыва, земля была покрыта тонкой стекловидной коркой расплавленного песка. Эта корка хрустела и ломалась под ногами, как тонкий ледок на весенних лужах после ночного заморозка. И на ней не было ничьих следов, кроме моих».

Зеленцов вспоминает, что «спокойно ходил по корке шлака», потому что сильно фонящие места — где радиация была выше 25 рентген в час — были заранее помечены. Якобы это сделали «дозоры нейтральной радиационной разведки, в состав которых входили офицеры службы безопасности, приехавшие с Семипалатинского полигона», — но это ложь.

Радиацию штурмовали заключенные

На самом деле флажки в самых опасных местах расставляли арестанты. Ими руководил югославский серб Младлен Маркович: «Доставили контейнер с радиоактивным элементом (для тренировок. — Прим. Baza), три типа дозиметрической аппаратуры разной чувствительности и 47 заключённых (одного из них потом укусила бешеная лиса, и он умер. — Прим. Baza). [Мне сказали, что] при любой попытке неповиновения «вы имеете право расстреливать на месте. Без пистолета под подушкой не ложитесь спать».

«Погрузил заключенных в открытые машины и вместе с ними поехал в эпицентр, по ходу замеряя уровень радиации и расставляя соответствующие ему флажки. Радиация в радиусе 10 километров была повышенной, а в эпицентре составляла 48 рентген (это примерно как каждый час делать по 17 томографий легких. — Прим. Baza)». Сразу по возвращении у Марковича забрали дозиметрический журнал, аппаратуру и личный дневник. Арестантов увели, больше он их не видел. Спустя сорок лет серб узнал, что по документам вообще не был в Оренбурге — с 7 августа он якобы служил на Кавказе. О судьбе и состоянии заключенных ничего не известно, их имена засекречены до сих пор.

Прим. Baza: цитаты даны в сокращении, без искажения смысла. 

Зеленцов вернулся в эпицентр уже на следующий день. В таких прогулках в одиночестве есть что-то интимное, но сейчас ему помешали: «Подъехал автобус с офицерами, которые высыпали и с восторгом стали резвиться», — они начали собирать на память стекловидные куски грунта. Сергей демонстративно берёт один из таких в руки и подносит к радиометру, «который трещит и захлебывается»: «Сказал им, что ходить по шлаку безопасно, но если положить его в карман, то рискуешь остаться без потомства. Последовала мгновенная реакция — все карманы были опустошены». 

Потом Зеленцов всегда будет утверждать, что никаких опасных доз в Тоцком никто не получил, хотя даже его помощник Архипов напишет в мемуарах, что набрал 20 рентген, — это как средняя доза ликвидатора на крыше в Чернобыле. О своей собственной дозе Зеленцов тем более умолчит: «В войсках проводились дозиметрический контроль и санитарная обработка личного состава. Все делалось по-настоящему, и никаких жалоб не поступало». Это тоже была ложь.

Коротко: что на самом деле происходило с другими солдатами на полигоне — рассказывают они сами

Артиллеристы

Петру Зелинскому 23 года, он срочник из Белоруссии, стреляет из пушки: «На каждую гаубицу выдали по 72 снаряда (то есть заряжающий должен был засунуть в ствол орудия две тонны за 20 минут. — Прим. Baza). Индивидуальных дозиметров не было. Дозиметристом [в нашем отряде] был мой земляк, Иосиф Шишло. За день до учений ему дали прибор, но не научили, как им пользоваться. [Перед испытанием] одели во всё новое, даже бельё только что пошитое. И в нём же нас отправили домой. Мою куртку носил отец. Я сам на том ремне лет 20 бритву точил. Мой коллега, директор школы Николай Максимук, скоро заболел белокровием и не мог никому доказать причину, так как нигде не было записей, что он пережил ядерный взрыв. Через несколько лет он умер».

Танкисты

Николай Гусев пережидает взрыв, сидя внутри танка: «Сквозь вентиляцию, пулемётную щель, жалюзи турбин хлынул горячий воздушный поток, изрядно “сдобренный” пылью. На земле в это время пришли в движение огромные массы войск, “гвоздила” куда-то вдаль артиллерия; запылённые пехотинцы бежали к цели. Когда [танки] миновали эпицентр, прозвучала команда: “Снять противогазы”. Потные лица солдат в мгновение ока покрылись пылью; пепел забил глаза, уши, носоглотки».

Начальник душа

За «дезактивацию» водой отвечает Иван Соловей, срочник из Бузулука: «Выдали по два противогаза, комплект химзащиты и дозиметры — но без аккумуляторов. Майор сказал, что отдали на подзарядку, но мы их так и не увидели. Так что о дозах облучения никто понятия не имел. Лишь в начале октября нас вернули в Бузулук. У меня обнаружились воспаление щитовидки, затемнение левой почки, киста в правой, увеличение печени».

Чекисты

Василий Глазков — подполковник КГБ по Оренбургу, его группа из шести связистов подключает жилой домик маршала Жукова, штаб учений и всё остальное: «Через некоторое время трое из нашей группы умерли, а остальные стали инвалидами. Но мы своё дело сделали. У страны появился надёжный ядерный щит, а власти, вместо того чтобы отдать дань уважения тем, кто по роду службы или воле судьбы оказался в зоне риска, делают вид, что ничего особенного не было, и пытаются замолчать это».

Прим. Baza: цитаты даны в сокращении, без искажения смысла. 

Уже в следующем году Зеленцов снимает в Казахстане взрыв первой в мире «мегатонной» бомбы — это в сто раз сильнее Хиросимы, шляпка гриба размером с Москву от края до края. Еще через год в феврале тестируют первую русскую ядерную ракету: под Аральском в студёный мороз взрыв снова поджидает атомный фотограф. Сплошной туман, аппаратура замёрзла, с холма даже не видно мишень — Зеленцов просит привезти его как можно ближе, прямо на границу квадрата падения: чувствует себя супергероем или просто ничего не боится. Он увидит ещё десятки взрывов, научится сам конструировать заряды и будет гастролировать по полигонам, испытав бомбы «во всех средах», — по меркам касты атомщиков он элита.

Зеленцов даже взорвал атомную бомбу в США. И это не фанфик игры Red Alert — проект назывался «Кирсардж-Шаган», совместные подземные испытания в 1988 году: американцы взрывают и замеряют у нас, мы — в Неваде. Зеленцов к этому моменту вырос до главного инженера «атомного» управления Минобороны (назначили в 1986-м, в год Чернобыля), через него теперь проходило все ядерное оружие в стране. Антиядерные настроения в обществе уже очень сильны, но на международных переговорах Зеленцов настаивает, что полностью ядерное оружие уничтожать нельзя, — как и совсем запрещать ядерные тесты. В этом ему помогает новый друг: Виктор Михайлов из Сарова, которого атомщики прозвали «профессор М». Они во многом похожи: Михайлов тоже одержим взрывами, буквально наслаждается их красотой (так и говорил: «Я влюблен в атомную бомбу»), тоже умный и властный, тоже курит одну за другой — но предпочитает «Мальборо» («это, пожалуй, то немногое, что мне нравится у американцев»). Позже Михайлов станет первым «атомным министром» России и фактически создаст то, что сейчас называется «госкорпорация «Росатом».


Русские и американские атомщики на Невадском полигоне, США, во время испытаний «Кирсардж» в 1988 году.
Михайлов — в верхнем ряду в центре в чёрном, Зеленцов — во втором ряду снизу слева в синей рубашке

Конечно, взрывы всё равно запретят. Союз распадется. Зеленцов уйдет в отставку, Михайлов подыщет ему место в своей конторе и уговорит написать для «Росатома» книгу, которая станет настоящей «библией Тоцкого». Цитаты оттуда теперь приводят как истину в бесконечных спорах под роликами на «Ютубе» на тысячи комментариев: потому что у Зеленцова испытания выглядят абсолютно безопасными. Самое главное — дозы. Он утверждает, что солдаты, которые прошли в 300 метрах от эпицентра, якобы не могли получить больше 10–20 миллизивертов (или 1–2 рентгена; это в двадцать раз меньше, чем в реальности нашёл у себя даже напарник Зеленцова Архипов. — Прим. Baza), а те военные, что ехали в бронемашинах, облучились слабее ещё в восемь раз. В сравнении это звучит так: если сбросить 40-килотонную ядерную бомбу на Кремль в Москве, то дальше МЦК можно спокойно покупать квартиру: там якобы будет безопасно при любом ветре. Или так: солдаты в Питере без последствий могут пройти по Невскому проспекту через Мойку спустя всего час после такого взрыва над Дворцовой площадью. 

«В Тоцком же шляпка гриба полетела на северо-восток, над нейтральной полосой, где не было войск, — утверждает Зеленцов. — И над безлюдными районами: радиоактивный след имел форму вытянутого эллипса с максимальными уровнями радиации на его оси около 0,1 рентген/час на момент выпадения. Через сутки след не обнаруживался». Это снова была ложь.

Недостающая деталь

Человек, который погнался за шляпкой Тоцкого гриба с дозиметром, нашёлся в 1990 году в Петербурге. Им оказался связист Борис Федотов. Через несколько лет после записи этого интервью Федотов умрёт от рака:

«Если бы облако пошло не по прогнозу, вертолёт должен был взять нас вместе с машиной и высадить, где надо. Офицер спрашивает: ”Хочешь почувствовать? Стань здесь, на бугре”. Он бывал на Семипалатинском полигоне и знал, как это бывает. Всплеск, как молния сверху вниз. Лицо обожгло, словно ветром с костра, уши сдавило, страшный грохот, толкнуло туда и обратно. Не доезжая примерно четыре километра до эпицентра, развернулись и поехали вслед за облаком. 

У нас было два прибора: со шкалой ниже 1 рентгена и выше 1 рентгена. Первый прибор сразу зашкалило. Второй вскоре показал 20 рентген. Старший лейтенант говорит: “Наденем противогазы”. Идёт по земле — и 20, и 30 рентген есть. Пятачками. Где максимальная радиация, брали образцы почвы и воды, а данные шифровали и передавали в штаб: ”Копьё, я Калибр, для вас срочное радио”. Километров 350 проехали в первый день. Ехали севернее железной дороги, движение на ней тогда было остановлено. На второй день зигзаги делали уже по 10 километров: облако рассеивалось. Земля была заражена пятачками — то меньше 1 рентгена, то вдруг сразу 50 рентген».

Прим. Baza: цитаты даны в сокращении, без искажения смысла. 


«Ядерный взрыв среднего калибра не стал, да и не мог стать причиной опасного для окружающей среды радиоактивного заражения, <...> а дозы облучения <...> не могли оказать вредного воздействия на здоровье войск и местного населения», — фанатично настаивал атомный генерал. Его картинка для «Росатома» должна была выглядеть стерильной. В одном из своих последних интервью в 2015 году Зеленцов вообще будет цитировать байки о том, что облучённые люди из Хиросимы мутировали и стали выше ростом, чем остальные жители Японии.

Если Сергей Зеленцов соврал про Тоцкое — сколько людей на самом деле погубили эти испытания? И пытается ли кто-нибудь разыскать их?

Куда делись 45 тысяч солдат?

Взрыв. «Земля начинает ходить под ногами с амплитудой деревенских качелей. Раздается страшнейший треск, как бы разрезающий тебя пополам, напоминающий разрыв пергамента, но усиленный в сотни раз», — Владимиру Бенцианову 20 лет, он срочник из Питера: пойдет в атаку мимо эпицентра, как и ещё три тысячи человек. Предполагалось, что слои зимнего белья и одежды в 30-градусную жару защитят их от радиации, а не падать в обморок тренировались последние несколько месяцев. Бенцианов еще часто отвлекался на шум бомбардировщика над полигоном: это пилот каждый день бросал болванку в мишень, чтобы уже настоящей атомной бомбой не промахнуться. По иронии он умрет 40 лет спустя в Петербурге прямо у Бенцианова на руках.

Бенцианову вырезали опухоль в горле, еще через три года он перенёс первый инфаркт, а потом начал стремительно терять зрение. У легендарной телепрограммы «Пятое колесо» — той самой, где Курёхин, «Ленин-гриб» и гласность, — целый выпуск про ядерные испытания.

После эфира Бенцианову приходит тридцать бесхитростных писем от участников Тоцкого-54 со всего Союза: в одном военный из Бреста жалуется, что после испытаний больше не мог заниматься сексом, в другом женщина рассказывает, что её муж по ночам дико кричит, когда ему снятся кошмары про полигон. Оставшиеся в живых военные неохотно шли на контакт, «атомные солдаты» испытывают глубокую гордость за «миссию, которую на них возложило государство»: фактически многие из них, как и Бенцианов, считают, что предотвратили третью мировую войну, — а при таких ставках неловко становиться жалобщиком. До 90-х никого из них не обследовали, они привыкли жить под подпиской о неразглашении. Именно тогда Бенцианова «переклинило»: мебельщик решил, что такой подвиг не должен кануть в забвение, и решил найти всех, чтобы переломить систему. 

Уже через три месяца он загадочным образом попадает на встречу в Минобороны: в кабинете нервно курят «отрицатель» Сергей Зеленцов и еще несколько высоких начальников — например, Анатолий Кунцевич, который отвечал за разработку химоружия (в том числе и «Новичка»). Зеленцов свысока бросил, что сам был в Тоцком, в эпицентре, и чувствует себя нормально. Бенцианов пригрозил скандалом в зарубежной прессе, если его не будут воспринимать всерьез: «Когда мы остались вдвоем с [генералом] Лизычевым, он сказал: «Только через Чернобыль прошло более 900 тысяч военных. У страны нет денег. Прекратите этим заниматься».


Мемориал «атомным солдатам» в Петербурге

Неясно, почему перед Бенциановым открывалось столько дверей. Может, дело в его помощнике адмирале Щербакове, который был замом мэра Петербурга Анатолия Собчака. А может, ему помогала «каста атомщиков»: министр Михайлов в 90-х сильно озаботился судьбой нескольких тысяч рядовых засекреченных испытателей, потому что ядерные объекты и полигоны страны спешно закрывались под давлением «зелёных». Михайлов понимал, что, если не закроет гештальт «непризнанных заслуг» у своих людей, это может привести к социальному бунту и многомиллионным искам — тем более что в Соединённых Штатах такие иски от атомщиков уже сыпались на власти.

100 миллионов за ядерный взрыв

Попытки добиться справедливости «по-американски» в России тоже были: в 1993 году Юрий Сорокин стал первым человеком, который подал в суд на государство за Тоцкие испытания. Бывший старший лейтенант требовал за увечья 52 миллиона рублей (что, впрочем, по тогдашним ценам не очень много): аргументы сводились к тому, что о радиации солдат не предупреждали, а центр радиационной медицины в Киеве подтвердил связь облучения с диагнозами Сорокина. Когда он сменил адвоката, к иску добавилась моральная компенсация — и сумма выросла до 100 миллионов. Заседания несколько раз переносились по разным причинам — например, в 1994 году судья сломала ногу. Об историческом процессе тогда написала даже The New York Times, но до приговора Сорокин не дожил: умер в том же 1994-м, накануне очередных слушаний. После его смерти дело сразу закрыли.

В итоге Бенцианов создал «комитет», который теперь раздаёт пострадавшим всех ядерных испытаний и аварий Советского Союза деньги и корочки «атомных солдат»: в 1991 году таких людей власти приравняли к ликвидаторам Чернобыля и объединили под понятием «подразделения особого риска». Но комитет Бенцианова не стал комитетом правды: он не разыскивает погибших участников Тоцких учений. В большинстве личных дел солдат нет доз облучения. Когда журналисты спросили у Бенцианова, чем болеют его люди, оказалось, что в статистике нет доли раковых больных, «так как все обладатели подобных диагнозов ко времени образования комитета ушли из жизни», — и скорее всего это правда. По той же причине Тамара Попова из Бузулука получила свою корочку, дожив до 90-х, а её подруга Шура Иващенко — нет, ведь она умерла ещё в 1956-м и не попала ни в какие списки.



Как найти жертв Тоцкого-54 — «ленивый» способ

Обычно спор о смертях из-за ядерных испытаний заканчивается на аргументе: «Докажи, что этот человек умер именно от радиации, а не от старости». Для этой цели в России создана сеть из «межведомственных экспертных советов» (МЭС): они выносят как раз такие решения о связи с облучением. Документы закрытые, но найти цитаты по Тоцкому помогли вдовы военных: с начала нулевых они всё чаще стали обращаться в суды, чтобы потребовать двойную пенсию. Например, вот иски из Челябинска, Нижнего Новгорода, Мелеуза и Крымска. Выглядит это вот так: «ФИО1 принимал участие в учении 1954 года с применением атомного оружия. <...> Решением межведомственного экспертного совета № <...> установлен диагноз <...>, и смерть ФИО1 от данного заболевания связана с радиационным воздействием».

То есть формально государство уже как минимум 20 лет признаёт тоцкие смерти — но только «формально». «Экспертные советы» тоже не выясняют настоящие дозы — им достаточно справки из Минобороны о том, что человек служил в конкретном месте, а также чтобы его заболевание было из списка заранее утверждённых «радиационных» (в основном там рак). Источник Baza в главном российском совете (РосМЭС) заявляет, что участникам Тоцких учений реально дозы никогда не устанавливали. Статистики по смертям РосМЭС тоже не ведёт, поэтому у Тоцкого до сих пор нет официального числа жертв.

У самого Бенцианова тоже были секреты: он был диабетиком — а это не радиационное заболевание (для Baza его диагноз подтвердили в самом комитете). Своей истинной дозы он не знал. Даже глаза он вылечил еще 10 лет назад, но образ ослепшего пострадавшего был важнее. Неясно, какие заболевания из его заученной тирады реально связаны с облучением. Незнание доз роднит всех «атомных солдат» с обычными людьми, которые жили вокруг Тоцкого полигона в момент ядерного взрыва, стали его свидетелями и живут там до сих пор. 



Территория ТРАС — Тоцкого радиоактивного следа — это пятно длиной 210 километров от эпицентра на восток, через 56 населенных пунктов. Эвакуированные из зоны поражения вернулись в течение полугода, а кто-то — уже на следующий день. Вместе с остальными жителями окрестных деревень они собирали дрова, пасли скот, растили детей и умирали в заражённой зоне, которую власти не признают до сих пор. Жителей никто не обследовал, не предупреждал и не останавливал. ТРАС изогнут в форме бумеранга: так ветер неожиданно сменил направление и погнал остатки гриба южнее, мимо многотысячного Сорочинска в сторону Оренбурга.

В фантастическом романе «Черновик» Сергея Лукьяненко на Тоцком полигоне возвышался единственный портал в параллельный мир Аркан, который использовал остальные миры для своих испытаний. По задумке писателя, советские власти взбунтовались и решили уничтожить проход, взорвав его термоядерной бомбой, — военные учения служили просто прикрытием, а основную энергию взрыва поглотил портал. Но даже в фантастике Лукьяненко радиация осталась на нашей земле. Так произошло и на самом деле.

Ядерный взрыв всегда оставляет след — даже генерал Зеленцов признавал это. Он не признавал трупы. Официально у Тоцкого следа нет жертв среди мирных жителей — но один очень терпеливый журналист из местной газеты потратил полжизни на их поиски.

Плутоний, слухи и другие плоды зараженной земли

На планете есть всего три населенных пункта, переживших ядерный взрыв: Хиросима, Нагасаки и деревня Маховка под Оренбургом. Все три были разрушены ударной волной и сгорели, но затем были отстроены заново точно на том же самом месте теми же самыми людьми. Тоцкие учения сделали Маховку в четырех километрах от эпицентра единственным русским поселением, когда-либо подвергшимся атомной бомбардировке. И это сделали «наши», а не враги. До взрыва здесь было 160 домов, после — двадцать.

— Ты про «атом» хочешь спросить? Давай, пиши про «атом», — так сокращённо деревенские называют испытания. Галина Леонова тогда была ребёнком. Она рассказывает Baza, как их семью в спешке эвакуировали. — Мы не думали, что это всерьёз, потому что военные не говорили, что всё сгорит. Казалось, они осторожничают и мы вернёмся через день. Поэтому в один грузовик мать погрузила козу и лапти, а в другой мы сели сами, ну и всё», — смеётся Леонова. Их дом сгорел полностью. 

Александре Безруковой было тогда 22 года — ее семью тоже эвакуировали, но уже через несколько дней привезли обратно: «Бегали обожженные, без глаз, кошки и очень сильно кричали. <…> Мама, сестра и я стали плакать. Солдаты успокоили нас, собрали всех кошек, их было более трех десятков, и отвезли куда-то».


Новый дом Леоновых в Маховке, 2020 год

Дом Безруковой остался цел, только пробило некоторые стены — поэтому на зиму семья решила не уезжать. К ним подселились еще пять человек: «Собрали тыквы, арбузы, помидоры, дыни и ели их. Все жители Маховки, кто остался в деревне, ходили в эпицентр взрыва, когда военные уехали, потому что там на земле оставалось много шерсти от погибших животных. Мы ее собирали и вязали кофты, носки, варежки, носили всю зиму, возили дрова (потом появится устойчивый миф, что эти дрова горели голубым свечением, но это физически невозможно. — Прим. Baza)». Охрана с запретной зоны была снята уже через трое суток. Кроме бревен местные начали таскать металлолом, который сложили на железнодорожной станции Тоцкая и оставили без присмотра. Никто уровень радиации при этом не замерял — все дозиметристы к ноябрю уже покинули испытательное поле.

Район ядерных испытаний разделили на несколько зон. До 8 километров от эпицентра — зона №1, «запретная»: жителей эвакуировали в соседние поселки. 8–12 километров — зона №2: людей выводили из домов и прятали за холмами, в овраг?