Рыжая (Артур Балаев)
...Первая любовь нежданно-негаданно ворвалась в мою жизнь в начале девятого класса. У этой любви было удивительное имя - Надежда - и было ей четырнадцать лет. Отца Нади, Михаила Семеновича Кулагина, перевели в наш провинциальный городок из Белгорода на должность главного технолога местного хлебозавода. Как-то, уже в середине ноября, прямо посреди урока физики, завуч школы привел в наш класс новенькую, познакомил нас с ней и позволил самой выбрать место. В классе было четыре свободных места, и девушка внезапно подошла к моей парте. Внезапно, ибо в длинном списке "школьных сердцеедов" моя фамилия не значилась... Я не был красавцем и был очень скромно одет, но Надя, неожиданно для всех, подошла именно ко мне и, зардевшись, тихо спросила: "Можно?". Чувствуя, как предательски задрожали мои колени, а щеки мгновенно налились жаром и пунцовым цветом, я, молча, кивнул. И она присела рядышком... А я тут же ощутил, как сладко пахнет ее чистое девичье тело. У новенькой были густые рыжие волосы и необыкновенные светло-зеленые глаза... Я влюбился в нее с первого взгляда. На первой же большой перемене к Наде подошел школьный задира - Антон Белов - и неожиданно выбил у нее из рук яблоко, которое девушка ела. Та побледнела от страха и втянула голову в плечи, а Антон громко заржал: "Ну, что, рыжая, проголодалась? Витаминчиков захотелось, да?". Увидев эту картину, я сжал кулаки:
- Эй, ты, придурок, а ну подними! Какая она тебе рыжая?!... - и вплотную приблизился к Белову - грудь в грудь, глаза в глаза. Тот был старше меня на год и выше на целую голову, но я был чемпионом области по боксу и Антон прекрасно понимал, что мне ничего не стоит двумя ударами сбить его с ног и основательно намять шею. А потому он отвел взгляд, нехотя нагнулся, поднял с земли грязный плод и протянул его Наде: "На, держи ...". Я вскипел:
- Да не "на, держи", а ступай к крану и вымой! - но Кулагина, которая минуту назад была испугана и бледна, вдруг робко вступилась за своего обидчика:
- Не надо... Не стоит... Зачем?... Не трогай его, пожалуйста... Ты же видишь, он слабее тебя... Пойдем лучше в класс... У меня в портфеле еще одно яблоко есть - разделим пополам! - а потом еле слышно, почти шепотом, глядя мне прямо в глаза, добавила: "Спасибо тебе большое... Меня еще никто никогда не защищал..." Из глаз ее улетучился страх и они светились теперь радостью и счастьем.
И целую неделю прямо на заднем дворе школы в рукопашных схватках я разбирался с теми, кто пытался дать Наде кличку "Рыжая". Под моим правым глазом образовалась приличная гематома, а на лбу - огромная шишка, но все любители наделить новенькую глупым прозвищем поняли, что лучше звать ее по имени. А мы не могли оторваться друг от друга! Все время были вместе: ходили в школу и из школы, бегали в кино, гуляли по городу, ели "Эскимо", пели любимые песни, целовались и подбирали имена нашим будущим детям. Весь мир вокруг нас был теперь только нашим! И мы оба были в нем смешны, наивны и счастливы...
Так промелькнули шесть чудесных месяцев. Но вот однажды (это случилось в самый последний день учебного года), вечером, после тренировки, на выходе из спортзала, меня почему-то встретил Надин отец:
- Привет, чемпион! Рад тебя видеть. Идем в машину - поговорить нужно...
Мы сели в его черную "Волгу" и Михаил Семенович тяжело вздохнул:
- Ты очень хороший парень... Мы все, Кулагины, - вся наша семья - полюбили тебя, как родного... И, наверное, лет через десять ты мог бы стать замечательным мужем для моей дочери, а мне - еще одним сыном, но ... Но я должен сказать тебе, что... В общем, мы скоро уезжаем. Насовсем... Навсегда...
У меня защемило сердце:
- Как уезжаете?! Куда?! Зачем?!
Отец Нади пожал плечами:
- Ну, как бы тебе объяснить? Мы ведь не Кулагины, на самом деле... Наша настоящая фамилия - Гольденберг... Мы евреи, понимаешь?... И у нас уже готовы все документы на выезд в Израиль... Надя запирается вечерами в своей комнате и плачет, но не может набраться смелости, чтобы сказать тебе правду... Мне очень жаль, но у нее своя судьба, а у тебя - своя... И еще... Ты не звони ей больше, пожалуйста... А когда мы уедем - не пиши. Если даже она первой напишет тебе, чтобы сообщить наш новый адрес... Ты не должен отвечать ей, слышишь?... Для своего же блага!... Понимаешь, твой отец коммунист, он работает на военном заводе... И письма из-за рубежа могут здорово испоганить ему жизнь... Да и тебе тоже... Ну что, чемпион, договорились? По рукам? Ты же сильный, ты же боец!
Я ничего не ответил. Я просто резко распахнул дверцу автомобиля, живой пружиной выскочил из салона и понесся, куда глаза глядят, на ходу глотая горькие слезы. И не было в тот вечер на всей Земле человека, несчастнее меня. Больше я Наде не звонил. Но мы все же увиделись с ней еще один раз. Ровно за сутки до ее отъезда. Вечером кто-то робко постучал в дверь. Я щелкнул замком, рванул на себя дверную ручку и увидел то, чего никак не ожидал увидеть: самую красивую на свете копну рыжих волос и самые родные в мире светло-зеленые глаза. Мы обнялись. И оба заплакали... Потом Надя немного успокоилась и произнесла:
- Любимый, завтра вечером мы улетаем... Внизу у подъезда меня ждет отец на машине... Поехали с нами за город? Ненадолго... Я просто хочу попрощаться... С лесом... С полем... С речкой...
... Пять лет назад, выйдя в запас в звании полковника, я отыскал Надину страничку в "Одноклассниках" и написал ей письмо. Это была длинная-длинная исповедь. Я объяснил, что не имел права искать ее, ибо окончив высшее командное училище, стал военным разведчиком, прошел три "горячие точки" и в конце службы находился на ответственной должности начальника секретной части штаба корпуса. А еще написал о том, чего не успел сказать ей в далекой юности и все то, что терзало и жгло мою душу все эти долгие годы. Письмо я закончил фразой: "Наденька, безумно хочу видеть тебя: бросай все дела, покупай билет на самолет и прилетай - все расходы компенсирую!" Ответ пришел на следующий день, поздно вечером: "Здравствуйте. Меня зовут Ада. Я - младшая дочь Нади Гольденберг. Простите меня, пожалуйста, но я прочитала ваше письмо. Прочитала, ибо мамы давно уже нет на этом свете... Она ушла из жизни три года назад - сердце... Но я не стала закрывать ее страницу, я все это время ждала вашего письма. Мама долго, до самого последнего дня, искала вас, писала во все инстанции и не могла найти. А потому очень надеялась, что может быть вы сами когда-нибудь вспомните о ней, отыщете и напишете. И, слава Богу, это случилось. Пусть даже после ее смерти. Мама часто рассказывала нам, своим детям, о вас, о вашей любви, о вашей заботе и своего старшего сына - моего брата - назвала вашим именем. Я прочитала ваше письмо и проплакала весь день, потому что свою старшую дочь вы, в честь моей мамы, тоже назвали Надеждой. Завтра утром я закрою мамину страницу навсегда и совесть моя будет чиста... Ведь вы нашлись, вы написали, вы через целую жизнь пронесли в своей душе такое светлое чувство к моей маме - а это значит, что душа ее, там, на небесах, теперь совершенно успокоилась. Спасибо вам за письмо. Спасибо вам за память. И спасибо вам за любовь. Храни вас Господь... Ада."
... Мне не спалось в эту ночь... Я молча просидел на кухне до самого рассвета... В полном одиночестве... В компании нетронутой чашки с остывшим кофе и непочатой пачки "Мальборо"... Я не сделал ни единого глотка и не выкурил ни одной сигареты... А перед глазами все всплывала и всплывала картина нашего прощания... Май 1975-го года... Легкий треск полевых кузнечиков в загородной тиши ... Огромный алый диск заходящего солнца... Черная "Волга" на обочине шоссе... Я, в голос рыдающий на капоте машины, самый несчастный на свете - пятнадцатилетний мальчишка... Михаил Семенович, отец Нади, уронивший голову на руль и закрывший ладонями лицо... А еще бескрайнее поле - огромный пахучий ковер, сотканный из зеленых трав и полевых цветов... И там, далеко в поле, в самой гуще этого ковра - одинокая фигурка еврейской девочки Нади Гольденберг, которая, устремив к небу тонкие руки, медленно удаляется от меня и уходит прямо на закат, словно плывет по зеленому морю, рассекая стройными ногами ароматные волны из ромашек, васильков и лютиков... И я, и она, где-то на самом донышке наших юных, в кровь истерзанных грядущим расставанием душ, конечно же надеемся и верим, что когда-нибудь мы непременно будем вместе! И у нас будет большой светлый дом, роскошный сад, много детей и еще больше внуков! Только вот ни я, и ни она еще не знаем, что больше мы никогда не увидимся .................
Артур Балаев