Шойгу опубликовал рассказы собственного сочинения в журнале "Русский пионер":

АНТИФРИЗ
 
Была довольно серьёзная ситуация, мы подошли с очень сжатыми сроками к завершению объекта. Объект значимый — Ачинск, установка каталитического риформинга, детали поймут только специалисты, одним словом — работа сложная.
 
Народу не хватало, нужны были хорошие монтажники, которые могли делать все эти газгольдеры, варить толстостенные трубы. Решили срочно выписать несколько бригад с других строек. Одна должна была приехать из Норильска, из Талнаха. Крепкие мужики, опытные, уже строившие и монтировавшие то, что нам нужно было построить
и смонтировать.
 
Не скажу, что ждали мы их как спасителей, потому что уже сами были тёртые, привыкли доверять не рассказам о подвигах, а конкретике. Пижонов своих хватало. На каждой большой стройке были сибирские умельцы. Сварщики, которые могли .левой ногой сварить шов на потолке., а руками при этом либо курить, либо пить чай. Экскаваторщики, ковшом закрывающие спичечный коробок или разливающие бутылку по стопкам. То есть пижонили по праву.
 
А тем, кого мы ждали, как и принято в приличном строительно-монтажном сообществе, на предыдущем объекте устроили «отвальную». И всё бы ничего, если бы, как всегда, пили проверенный продукт — пищевой спирт с газировкой .Буратино. или на худой конец с «Крем-содой». Но тогда на Север начал поступать новый продукт — жидкость для заливки в радиаторы.
 
Чтобы каждую смену не мучиться — слил воду, ушёл, пришёл, разогрел эту воду, снова залил в радиатор, — технику старались вообще не глушить. А техники было много: бульдозеры, грейдеры, КрАЗы, МАЗы, ЗИЛы. Вот и жидкости было много, а раз она не замерзает — значит, на спирту. Значит, отметить «отвальную» можно, просто подставив кружку к сливному крану радиатора. 
 
Конечно, всех предупреждали, что это яд, опасно, не вздумайте! Но кто же поверит, не попробовав, не проверив на себе! И проверили. Всей бригадой. И хорошо пошла! На втором или третьем часу застолья бригадиру что-то заплохело. Он вышел из бытовки, с мучительным рыком изверг всё — и жареную картошку, и сало, и кильку в томате, и вечно зелёные помидоры. Добрёл до соседней бытовки, свернулся калачиком и, опустошённый, уснул.
 
Утром из двенадцати монтажников-спецов неостывшим был только он один. Один и приехал, с грустным для тех, кто знал эту историю, прозвищем Антифриз.


 
ИРОНИЯ СУДЬБЫ
 
 
Когда в новых городах мы организовывали  стройки, всегда появлялись новые друзья. И дальше по жизни мы продолжали дружить, встречаться. А начало стройки всегда было почти таким,  как показывают в старых фильмах: мы работаем-работаем, а потом бух — и Новый год.  
 
Мы собирались группами, садились, быстренько лепили пельмени на всех, варили эти пельмени,  рубили, так сказать, целые тазы оливье. Выпивали.  И было нам очень весело, интересно вместе — почти все одного возраста, приехали из разных мест,  у всех строительно-кочевой образ жизни, и нас это  объединяло.  
 
В Саяногорске мы строили алюминиевый за-  вод. Сначала жили в общежитии для инженеров  и руководства. Под общежитие был отведён один из  подъездов самого первого построенного дома. По-  том построили другие дома, приехали наши семьи.    Мы перебрались в квартиру, у нас появились соседи. И все, естественно, стали занимать друг у друга разные столовые приборы. А если у кого-то день  рождения, то просили друг у друга всякое: у кого  соль, у кого сахар, у кого чай, у кого ещё что-то, от  стульев до лаврушки.  
 
Был у меня приятель, Миша, замечательный  парень. Любил жить, умел работать и умел отдыхать, как и все мы тогда.  
 
И вот однажды мы — несколько семейных  пар — собрались отметить Новый год. Детей ещё  не привезли, поскольку они заканчивали учебный  год в другом городе, в другой школе. На нашей  предыдущей стройке.  
 
По гастрономической части у нас был такой  гротескный период, который можно охарактеризовать как «блеск и нищета куртизанок». Вроде бы Сибирь, тайга, стройка. Но ассортимент напитков был таким… не без щегольства. Пили мы  «Посольскую» водку, финский ликёр «Клюквенный», кажется. В красивых бутылках. Были ещё  довольно своеобразные ликёры «Мятный» и «Бенедиктин». Был и «Гавана клаб», настоящий ром!  Чем закусывать такую роскошь? На прилавках  магазинов — ананасы и огромные бесформенные  кальмары.  
 
Логика простая: чтобы мы хорошо работали,  нам хорошо платили — это А и Б — нас хорошо  обеспечивали. Делали ставку не на обилие ширпотреба, а на дефицит. В общем и целом у всех всё  было. Мы изобретали разные коктейли на базе того финского клюквенного ликёра.  
 
Дерзкие сибирские строители ходили в дефицитных дублёнках, джинсах, в мохеровых индийских шарфах, норковых шапках. И в унтах. Свой  колорит, своя особенная жизнь. Водолазные свитера тройной вязки из верблюжьей шерсти. 
 
И вот наконец наступил новогодний вечер.  Душистая ёлка, шикарное настроение, уютная  атмосфера. Музыка… Мы тогда очень любили  слушать Жанну Бичевскую, у нас были две её  первые пластинки. В промежутках ставили монологи Жванецкого, мы собрали тогда огромное количество его записей. И конечно, слушали (в который раз) рок-оперу «Юнона и Авось». Плёнку.  
 
Миша был со своей женой. Он имел хорошее  образование, высокую должность и при этом, как  и все мы тогда, был молод и горяч. Сгонять на машине в соседний город за девяносто километров  и провести вечер в приятном обществе — легко.  
 
На стройке есть поговорка: .Чем меньше начальник, тем больше машина.. Мастера ездили на  здоровенных КрАЗах, прораб — это уже ЗИЛ или  ГАЗ… А Миша был одним из первых, кто получил  возможность купить .Жигули., в награду за сданный объект. «Жигули» восьмой модели. Тогда они  только появились, диковинная была машина, одна  на весь город. Эту модель уже тогда начали называть «зубило». И Миша довольно часто на ней попадался, потому что не заметить его на этой машине  было невозможно. Как говорится, в соответствующем  состоянии. Но это как-то прощалось.  
 
В тот Новый год мы выпивали, хотя не так уж  и много. Танцевали, пели. И только Миша и его супруга были весь вечер грустны. Во всяком случае, они не пили. Пытались как-то поддерживать  праздничное настроение, но это получалось у них  не очень. Я всё спрашивал их: «А почему вы не наливаете? Посмотрите, какие напитки у нас! Хотите  то, хотите это?». Они и с собой, естественно, тоже  принесли. Так было принято.  
 
И, когда уже отзвучала музыка гимна (мы её  выключали, пытаясь настроить антенну и посмотреть, что там покажут в Москве: хорошо знакомую «Иронию судьбы, или С лёгким паром!» либо  новый выпуск «Голубого огонька»?), под тихое постукивание вилок по тарелкам я снова довольно  громко задал свой вопрос (с которым я уже, кажется, им надоел):  
 
— Вы что не пьёте? Что там у вас происходит?  
 
И Миша мне ответил:  
 
—  Серёжа, нам нельзя.  
 
— Что значит «нельзя»? Как это так?  
 
И в этот момент, изящно наколов на вилку горошину из оливье, его жена в высшей степени интеллигентно произнесла:  
 
— У нас триппер.  
 
И сначала такая оторопь всех взяла… Но на-  род за столом оказался бывалым, и сразу последовал всеобщий хохот. Все поняли, что они уже  пролечились, но по медицинским соображениям  им пока действительно нельзя было пить.  
 
«Серёжа, нам нельзя. У нас триппер». Это прозвучало так интеллигентно и так естественно, что, казалось, проще и элегантней не высказалась бы и английская королева. А ещё стало понятно, что  это очень крепкая семья. Как говорится, в горе  и в радости.  


 
НАПОМНИЛ
 
Сдача любого объекта, а тем более завода, — это  всегда напряжение. И для тех, кто его сдаёт (строителей, наладчиков, монтажников), и для тех, кто  принимает. Напряжение и при этом праздник созидания. А ещё я, строитель, задавался вопросом:  кто будет трудиться здесь, на только что возведён-  ном объекте, когда мы уедем в другие города на  новые стройки? Будут ли эти люди заботиться об  объекте, ценить наш труд? Да, это романтика тех  давних лет, которую не понять людям сегодняшним.  
 
Раньше в каждой рабочей комиссии, предварявшей госкомиссию, были представители разных инспекций, ведомств, надзоров. Рабочая ко-  миссия — первый этап сдачи. И всегда — всегда,  без исключения! — находился в комиссии тот, кто  отказывался ставить свою подпись до последнего, вытягивал все жилы, наматывая их на упёртый    кулак. Сдавался же он, подписывая соответствующий акт, как правило, лишь в последний час уходящего года. Однажды таким стойким оловянным  солдатом упорства оказался молодой майор из пожарной инспекции, входившей тогда в структуру  Министерства внутренних дел.  
 
Я вернулся в Ачинск из командировки. На вокзале меня никто из коллег не встречал, но тут нарисовался этот бравый майор: «Давай подвезу!»  Я сел к нему в машину. Поехали, разговорились.  Я рассказывал, как мы строим объекты сложные,  на болотах, но вроде вытягиваем, справляемся.  А майор мне сообщил:  
 
— Я назначен на главный объект, в сердце за-  вода, так сказать, руководить пожарной инспекцией и пожарной частью.  
 
Подумал: не случайно, стало быть, наше знакомство. Майор будет в составе рабочей комиссии.  Стало быть, надо с ним поаккуратнее.  До решающего момента всё шло вроде бы от-  лично. В рабочем порядке. Иногда этот майор приезжал к нам, улыбался и периодически подплывал  с просьбами вроде:  
 
— Было бы неплохо ворота сварить гаражные,  дом строю, машину купил, а ставить некуда. Поможете?  
 
Или:  
 
— Слушай, Сергей, а белила есть, литров со-  рок? Садовый домик заканчиваю. А может, и ДВП*,  листов пять — десять, найдётся? На пол постелю.     
 
Предприимчивый майор, бойкий. Что ему отвечать? Ну, ясное дело, тоже ловчишь:  
 
— Да, конечно, поможем, поддержим, но и ты  нас в «зал ожиданий» не ставь, когда время придёт. 
 
— Разумеется!  
 
И помогали. Вроде бы понятно, вроде бы взрослые люди. Надо заметить, что строительные мате-  риалы в то время купить было практически невозможно. Дефицит. Даже гвозди были у населения  в великой цене.  
 
И вот мы встретились с ним на сдаче завода. 
 
Однако майор акт всё никак не подписывал.  Телился, как говорится, тянул до последнего. Замучил. Не подписал он акт сдачи даже тогда, когда завод уже заработал, начал давать продукцию.  Строители же наши остались без «пусковой» премии, без торжества по случаю сдачи серьёзного  объекта. А они и так без праздников и выходных  проработали пять ударных лет! Несправедливо.  Кончилось всё тем, что финальный акт утвердило  приехавшее из Москвы начальство майора.  
 
Тогда, в 83-м, я сказал ему: «Жизнь длинная  и не дай бог ты ещё попадёшься на моём пути!»  Он промычал что-то, и мы разъехались — точнее,  я отправился на другую стройку, в другой город,  где были свои майоры.  
 
И вот год 2004-й. Проверяю работу спасателей и пожарных в одной из областей. В какой-то  момент подходит полковник внутренней службы.  Просит не увольнять. Объясняет что-то непонятное, с мольбой. Мол, время было другое, приказали,  он сожалеет и больше так ни разу бы не поступил.    
 
«Можете проверить!» — божится он. И его заметно  потряхивает.  
 
Странный какой-то полковник. Наверное, пере-  работал. Стресс. С кем не бывает. Успокоил его. Серьёзных недостатков на месте я не зафиксировал.  Следовательно, наказывать, а тем более увольнять, не за что. Сделанные замечания устранимы,  шероховатости есть у всех.  
 
И тут этот странный полковник изумился:  
 
— Вы меня разве не узнали?  
 
— В смысле? — вопросительно посмотрел я на  него.  
 
И тут его прорвало, будто заждавшегося грешника на исповеди. Он напомнил и про сдачу завода, и про то, как тяжело ему тогда жилось, и про  неподписанный акт приёмки. Только тогда я его  вспомнил — бойкого майора, а теперь перепуганного полковника. Вспомнил и подумал, что зря часом ранее его успокаивал. Таких мудаков надо наказывать. Даже через двадцать лет.                              
 
 
*ДВП — древесно-волокнистая плита.
 
 

ЛЕНИН
 
Каждая крупная строительная организация —  объединение или трест — как правило, имела своё  профессионально-техническое училище. Там готовили сварщиков, каменщиков, штукатуров-маляров, плотников, бетонщиков, арматурщиков и так  далее. Было такое ПТУ и у нас.  
 
Уже начало горбачёвских времён, но ещё живы  наши слегка странноватые убеждения о неприкосновенности того или другого дела. Субботник,  мы на работе, вдруг прибегают: «Срочно! Очень  срочно! К вам хочет попасть с очень важным, но  секретным, закрытым вопросом директор ПТУ».  Даже сейчас трудно понять, какой может быть  у директора ПТУ «закрытый» вопрос к начальнику  объединения, к управляющему трестом. А тогда тем более. 
 
Она вошла и с дрожью в голосе, с хрипотцой сказала:    
 
— Вы знаете, я не представляю, что делать…  Они надругались над бюстом Вождя! 
 
— Кто надругался? Как надругались?  
 
— Они надругались над бюстом Вождя! Учащиеся нашего ПТУ…  
 
— Стоп, давайте уточним, что они сделали?  
 
— Это невообразимо, это нельзя передать словами! Я не знаю, что делать. Вы, наверное, меня  уволите… Будете разбирать меня на бюро горкома…  Скорее всего, меня исключат из партии из-за этих  юных мерзавцев!  
 
Когда разобрались, оказалось, что .юные мерзавцы. откололи маленький кусочек краски на затылке у гипсового Ильича. Попробовали что-то  сделать, гипс оказался мягким, они ещё больше  расковыряли — в голове у вождя оказалась дырка.  
 
Училище всё-таки строительное, готовит в том  числе и бетонщиков, и штукатуров, — они попытались восстановить утраченное, но перепутали гипс  с цементом и развели цементный раствор. На затылке у Владимира Ильича образовалось большое  серое родимое пятно. Уже позже я размышлял: «А может, это было знамение? Что придёт такой  мессия к нам, который развалит всё».  
 
Директора ПТУ успокоил, конечно: .Всё это  можно и нужно восстановить. Нужно просто пойти поработать на этом примере. Сказать, что да,  повредили, да, бывает. Но у нас с вами есть возможность всё исправить. И просто провести урок,  принести гипс и нормально всё сделать. Когда гипс  высохнет — покрасить белой краской. И всё будет  хорошо..    
 
Она приободрилась, пошла, уже почти вышла  из кабинета. Но вернулась:  
 
— Скажите мне честно. Вы будете докладывать  об этом инциденте в областной комитет партии? 
 
— Знаете, у меня много других занятий и забот.  Просто восстановите Ленина.  И она ушла.  
 
* * *  
 
Всё это просто штрих к нашей тогдашней жизни, насыщенной и невероятно быстрой, в которой  мы готовы были ради дела на всё, на многое закрывали глаза ради дела.  
 
Я по этой жизни очень скучаю. Скучаю по Сибири, в которой у меня и была эта настоящая  и интересная жизнь. Я обязательно туда вернусь.                            
 
 
 
НА ВЫСОТЕ
 
Ночная смена. Строительство большого водозаборного сооружения на реке Чулым. Нужно построить то, что будет снабжать водой целый завод.  Огромный объём воды, огромный котлован, и всё  это — в русле реки.  
 
Периодически просачивается вода, замерзает  на дне котлована, нужно колоть этот лёд, убирать.  Потом подавать бетон для фундамента под насосы, для самого дна этого сооружения. Когда всё это  будет сделано, можно разобрать дамбу — и посреди  реки будет водозабор.  
 
На самом верху, над всей этой стройкой возвышался башенный кран. Подавал в котлован бадьи с бетоном, забирал лёд, который накололи  несколько бригад отбойными молотками и простыми ломами. Краном тогда управляли «руками» — сигнальными жестами, криком и командами по рации.    
 
В одну из ночных смен заступила бригада молодого замечательного парня. Очень эмоционального, очень образованного. Кстати, отсидевшего од-  ним из первых за занятия карате и вышедшего по  УДО. Он, когда приезжал на работу, тратил пятнадцать-двадцать минут на различные упражнения и растяжки. Для нас это было диковинно, как  и само карате. Тогда ещё не было видеомагнитофонов, Брюса Ли и многого другого, фантастического  и полуфантастического.  
 
Работала бригада довольно энергично, отчаянно. По-моему, во втором часу ночи я подошёл  и услышал громкие крики. Спустился вниз, в котлован — это примерно высота девятиэтажного дома, — народа нет, все попрятались по углам,  а внутри этой насосной станции, внутри этого бетонного сооружения от стенки к стенке летает на  тросах бадья, заполненная льдом. Рикошетит от  стенок, того и гляди кого-то убьёт. Рация не отвечает, крановщица молчит.  
 
Я прокручиваю наихудшие варианты — с крановщицей что-то случилось, явно что-то плохое,  техника абсолютно неуправляемая. Самое страшное, что всё это может привести к падению огромного крана.  
 
Не знаю, за какое время, но явно за рекордное,  взлетел вверх, заскочил на кран. Кабина, рабочее кресло крановщика, по бокам рычаги — вира,  майна, движение крана по рельсам, подъём стрелы. Все остальные подробности описывать не буду,  всю картину, но бадья внизу летала строго в такт  с надвигающимся оргазмом крановщицы. 
 
Тот самый замечательный бригадир был тоже  наверху, а крановщица, пытаясь ухватиться за  рычаги, то опускала бадью, то поднимала, поворачивала стрелу влево-вправо. К тому моменту, когда я туда забежал, история уже приближалась  к кульминации. 
 
Как это ни странно, даже в тех условиях крановщица на следующий день уволилась. То ли ей  было настолько стыдно, то ли большего от жизни  она уже не ожидала.  
 
Нет смысла скрывать, был такой период, когда  уровень нравственности и на площадке, и в нашей  строительной отрасли резко упал.                            
 
 
 
ПРОСЬБА

Виктор Степанович Черномырдин говорит мне:  
 
— У меня был губернатор З. Просит принять  меры в отношении тебя. Говорит, не может работать, ты мешаешь и очень хочешь занять его место.  Со мной поделился, пошёл в Кремль к кураторам.  Думаю, он там жалуется и просит, чтобы тебя сняли с министров. Ты что, собрался в губернаторы?  Не похоже. Вроде тут работы — башки поднять некогда. Губернатор этот какой-то мудаковато-либеральный. Я ему так сказал, что тебе, мол, больше  нечем заниматься…  
 
Виктор Степанович умел ошарашить, и этот  вывод подтверждался не раз. 
 
 — По твоему лицу вижу, что и для тебя это открытие, — сказал он. — Найди и пошли его на х…  
 
Я только дошёл до двери его кабинета, а он  вслед:  
 
— Постой, не надо. Я его сам пошлю!                
 

 
ВЕЛИКИЙ МУЗЫКАНТ
 
Мстислав Ростропович и Галина Вишневская  были двойной легендой — великие музыканты,  слава Большого театра, друзья Солженицына,  уехали из страны.  
 
В 89-м Ростропович играл на развалинах Берлинской стены, в августе 91-го, ещё без российского паспорта, прорвался через границу в Москву,  пользуясь смятением путча, первым делом пошёл  на баррикады защищать Белый дом, нынешнее  здание правительства. Помню его спящим на подо-  коннике 20-го подъезда.  
 
Он был невероятно позитивный. .Много гастролей, встреч, но чувствую себя неуютно — в стране  бардак, во всех углах и за углами полыхает, а я —  в Японии..  
 
После серии гастролей попросил часть гонорара направить на благотворительность  и гуманитарную помощь: «На что надо, я не  в курсе, знаю, что надо, а что именно — не  знаю. Решил отдать деньгами, но по японским  законам требуется уплата восьмидесятипроцентного налога. А на ту же сумму товарами,  произведёнными в Японии, никакого налога не надо!»
 
 
Заказал замечательные пледы, в углу написано — «М. Р».. Но и с этим возникли проблемы.  Вывоз и транспортировка по России обходились  дороже самих пледов. Замечательный Мстислав  Леопольдович взмолился: «Заберите куда скажете! Где нужнее, туда и направьте!»  
 
Так мы и познакомились. Как и со многими,  с кем он стал близок, дружен, перешёл на ты.  С пледами всё решили, уже не помню, куда он  их направил. Мест было много. Карабах, Кавказ,  Приднестровье. Беженцы отовсюду: Ош, Фергана,  Таджикистан, Киргизия, Азербайджан. 
 
В один из его приездов в Россию мы встретились, много вспоминали. Баня, весёлая компания.  В четыре утра решили разъехаться. Задремали.  
 
Нас подвезли к «Метрополю».  
 
— Здесь? — спрашиваю его, открыв глаза.  
 
— Нет.  
 
— «Савой»?  
 
— Нет.  
 
— «Украина»?  
 
— Нет.  
 
— «Националь»?  
 
— Нет. Слушай, а мы в каком городе? Где мы?  
 
— В Москве.  
 
— Б…! У меня же тут квартира… Теперь.  
 
Галина Вишневская в какой-то момент решила  вернуться на сцену, но уже не в оперу. Поставила  «Зазеркалье» — спектакль о Екатерине Великой  и о том, кто жил у неё за зеркалом. Репетировала  с увлечением. При встречах декламировала, чита-  ла роль и спрашивала: «Наверное, нужен акцент?»
 
Пришло время премьеры в театре. У нас были  места в первом ряду. Ростропович повернулся  и доверительно шёпотом пробурчал: «По-моему,  полная ерунда!» Конечно, выразился он по-другому,  он вообще очень изящно, чуть картавя и совершенно не вульгарно матерился.  
 
Весь спектакль на сцене — огромная кровать,  и всё происходило вокруг неё и на ней. Стоящая на  кровати в пеньюаре Галина Павловна, игравшая  императрицу, декламировала статьи прообраза  российской Конституции. В детали погружаться  не буду. 
 
Занавес. С цветами, впереди всех Мстислав  Леопольдович. Мы идём в гримёрку, понимая, что  должны выразить восхищение, и наперебой говорим:  
 
— Это было великолепно и очень оригинально!  
 
— Мы смотрели на одном дыхании!  
 
— Конечно, вы затмили партнёра, но у него всё  впереди, он молод и талантлив…  
 
Снимая грим, в уютном домашнем халате, вы-  слушав все восторги, Галина Вишневская подвела  итог, как всегда, жёстко, прямо и лаконично. При-  мерно словами Ростроповича, которые он в зале  бурчал, а она сказала в полный голос, они именно  этим всегда и отличались друг от друга. И в течение  последующих встреч, не таких частых, эту постановку мы не вспоминали.  
 
В один из вечеров Ростропович заявил:  «Я знаю, как можно остановить войну!» Войн в то  время шло много, ни одна не собиралась заканчиваться ни завтра, ни в будущем году. И конечно,  все говорили об этом, думали об этом. А Мстислав  Леопольдович сказал: «Я поставлю оркестр на линию фронта, встану и сыграю то, что заставит их остановиться, сложить оружие!»
 
 
Тогда он говорил о самом близком и больном  для него, об Азербайджане, о Карабахе.
 
 Мой вопрос: «А к кому лицом, к кому задом?» —  в то время не казался смешным.